Гусев улыбнулся:
– Я ведь комиссаром батареи был. А в сороковом партийную школу в Москве окончил.
Так Гусев стал постоянным советчиком замполита. Скоро они подружились. Берест с удовольствием слушал его рассказы о детских и юношеских годах. Тепло вспоминал тот свою Львовку, что в Рязанской области. Изба Гусевых – на самом краю деревни, над обрывом. Выйдешь из дверей – и внизу Сухую Таблу видишь, тихую, светлую. По обрыву до самой речки покойный отец с матерью фруктовый сад заложили. Кузьме нравилось копаться в нем, ухаживать за деревьями…
Любил Берест слушать и пение Гусева. Придет в батальонную землянку ротный Гусельников, хороший певец, и затянет Гусев, подражая Лемешеву:
Припев дружно подхватывают Гусельников, Берест и все присутствующие:
Хоть и не тенор, а по-своему хорош голос у Кузьмы, среди всех голосов выделяется. Раскатистый и звонкий, он самые высокие ноты брал легко, словно жаворонок взвивался в поднебесье.
Гусев, любил народные песни, а Гусельников – современные. Из-за этого они однажды поспорили.
Начал Гусев:
– В народной песне мысли и чувства многих поколений родной земли. Когда я ее пою, передо мной оживают русские люди далеких-далеких годов… Обездоленные, они и тогда верили в счастливое будущее…
Гусельников недоуменно развел руками:
– Это хорошо, Кузьма Владимирович, что любишь народные песни. Только не пойму, почему сторонишься современных?
– Не всех. Но, скажу правду – к некоторым не лежит душа. Особенно к слезливым. Не ухватили иные наши песенники тех больших чувств, какими живем…
– Но ведь есть и хорошие, и ты сам говоришь об этом, – заметил Гусельников. – И не беда, если бойцу иногда и взгрустнется. Ведь, скажем, песня о Степане Разине тоже грустная – гибнет красавица княжна, – а вот осталась на века…
Кузьма усмехнулся:
– Во-первых, дорогой Иван, я высказываю свое личное мнение, и не обо всех, а только о некоторых песнях, которые мне не правятся. Ну, а насчет красавицы Стеньки Разина, так ты тоже, брат, не прав. Для чего народ ввел ее в песню? Чтобы показать силу своего вождя, его преданность делу крестьянской свободы. Бросить в набежавшую волну ту, которая полюбилась, на это, сам знаешь, не каждый способен!
– Справедливые слова, – вставил Берест. – Стенька, он едва ропот учуял, сразу красавицу и прикончил. Глядите, хлопцы, глядите, черти, все отдам, ничего не пожалею за общее дело. Гордый человек был. За честь свою болел, походных жен не заводил.
Этот неожиданный поворот беседы развеселил всех и увел спор в сторону.
2
Прошло немного времени после разговора с Гусевым. Как-то утром, развернув газеты, Берест увидел крупные заголовки: «Добьем фашистского зверя в его логове!», «Водрузим над Берлином Знамя Победы!» Он улыбнулся: Гусев как в воду глядел! Да, надо в подразделения идти, готовить собрания. Когда Берест сказал об этом парторгу батальона Шакирову и комсоргу Фарафутдинову, те в один голос поддержали его.
– Разговоры о Знамени Победы давно идут! И вопросов много задают солдаты.
– Но мы не знали, что отвечать. Теперь все ясно!
Тут же втроем пошли в восьмую роту. Там парторгом пожилой старший сержант Сьянов Илья Яковлевич. До войны работал бухгалтером. Недавно из госпиталя вернулся. Высоко ценит старого коммуниста Берест. Никак только не привыкнет к его фамилии: вместо мягкого знака букву «и» произносит.
– А между прочим, товарищ лейтенант, у отца моего фамилия Сиянов была, – сказал как- то Сьянов.
Когда Берест удивленно взглянул на него, Сьянов пояснил:
– Со школы расхождение началось. Уже в четвертом классе учился. Вызвал меня новый учитель к доске, на которой кто-то крупно написал мою фамилию, и спрашивает: «Это что же такое?» Я перечитал по буквам написанное, ошибки нет. А почему учитель недоволен, не понимаю. Тогда он подошел к доске, взял у меня мел и вместо «и» написал большой мягкий знак. Тут же стал объяснять какое-то правило. «Понял?» А я только растерянно моргал глазами и ничего не понимал. Но учитель уверенно подтвердил: «Отныне подписывайся только так».
Отец, которому я пожаловался, сказал: «Учитель, он, сынок, человек грамотный, ему видней».
Берест рассмеялся.
Из землянки до слуха Береста донесся певучий голос Сьянова. Потихоньку вошли. Никто даже не заметил – бойцы слушали стихи, которые читал Сьянов. Сержант стоял в кругу и словно негромко пел что-то нежное и трогательное. Только в самом конце голос его взлетел и зазвучал торжественно и окрыляющее.
