чашку арабика. Заподозрив неладное, уже через двадцать минут к столику приблизится администратор и из-за спин двух дебилов, лица которых составляют лоб в два пальца и челюсть – остальное, попросит выйти. Карта нужна была Сандре, чтобы отпугивать монстров, заказывая периодически супердорогие напитки и пончики…
И в тот момент, когда он подумал о том, что на двадцать пятом этаже в его офисе могут быть люди Малкольма, он вошел с лестничной площадки на двадцать третий этаж и, сам не зная точно, куда следует, направился вдоль тускло освещенного коридора. Дойдя до середины, он с удивлением остановился. Дверь, что привлекла его внимание, была прикрыта, как все остальные, но из-под неё виднелась тонкая полоска света.
Шагнув к стене, Мартынов присел и прижался ухом к замочной скважине… Это было невероятно, но он слышал мягкие шаги и чье-то мурлыканье. Изредка эти звуки перекрывал обычный шорох скользящей по полу швабры.
Осторожно повернув ручку, Мартынов отворил дверь.
Взору его предстала умилительная картина: спиной к нему в позе пьющего оленя стоял полотер, к ушам его были прижаты динамики наушников, он мыл пол и напевал, причем столь невнятно, что совершенно невозможно было определить, кто его заводит с компакт-диска: Мадонна или Бобби Браун.
Задница, обтянутая форменным комбинезоном, дергалась в такт мелодии, швабра выписывала по полу замысловатые кельтские узоры.
Советник «Хэммет Старс» любовался этим зрелищем, ожидая, что его заметят, однако даже когда уборщик развернулся и станцевал в двух футах от Мартынова что-то очень похожее на самбу и гопак одновременно, присутствие в кабинете второго лица осталось для него незамеченным – глаза уборщика были закрыты.
Андрей, похлопал полотера по плечу и… тут же получил хук с левой, развернувший его под углом в сто восемьдесят градусов.
Мартынов, сшибая стулья, полетел в угол. Полет его закончился рядом с кадкой, из которой произрастала карликовая арака двух ярдов в высоту. Обрушившись на неё, Андрей выломал растение с корнем из земли. Последний раз так его роняли на пол в 1984 году, на первенстве страны Советов.
Уборщик, между тем, не знал, как ему реагировать на собственный поступок. Гость мог оказаться кем угодно, включая вице-президента «Хэммет Старс» – он был принят на работу три дня назад и разговаривал лишь с топ-менеджерами среднего звена.
– Что ж ты, мать твою, нервный такой? – сказал Мартынов, поднимаясь с пола. – Я – советник президента этой долбанной компании. Как твое имя, малыш?
Малыш, росту в котором было никак не меньше шести футов, а весу не менее двухсот фунтов, побледнел и ответил:
– Май нэйм из Томас Якобсон.
– И что ты здесь делаешь в первом часу ночи?
– Ай эм твенти найн олд.
– Это хорошо, что тебе двадцать девять, – похвалил Мартынов. – Но мне бы хотелось знать, какого хрена ты тут делаешь в первом часу ночи!
– Ай кэн вош фло энд клин карпет.
– Блестяще! – Мартынов потерял терпение. Челюсть ныла, в голове был кавардак. – Он умеет мыть пол и чистить ковры. То, что мне сейчас нужно… Скажи мне, бестолочь, на хера ты говоришь со мной по- английски, если английского ты не понимаешь? – Его вдруг захлестнула ярость, и он выкрикнул, уже по- русски: – Эта сраная Америка всосала в себя, как пылесос, всех уродов планеты!..
– Вы знаете русский, сэр?..
Родная речь произвела на Мартынова странное впечатление. Он расхохотался и хохотал, сплевывая кровь, довольно долго.
– Ты Томас, как там тебя, Якобсон, ты русский, что ли? – Приобняв перепуганного уборщика за плечо, Андрей прищурился: – Скажи мне, фраерок, мы сейчас не в Самаре?
– Нет, сэр, мы в Лас-Вегасе…
Мартынов посмотрел на часы. Минуты две у него ещё было. Он правильно сделал, что не поехал на лифте. Сейчас головорезы Малкольма шерстят этажи, рассредоточиваясь и тем самым теряя свою силу. Парень ему понравился: боль в челюсти до сих пор не проходила…
Вынув телефон, он снова соединился с номером отеля «Хилтон».
– Машенька? Как у тебя дела?
– У меня хорошо. У тебя как?
– Вот, позвонил Малкольму, обещал подъехать. Сижу в кафе, скучаю, слушая плач Стинга в динамиках…
В трубке послышался тяжелый вздох.
– А уж как я скучаю… Да, ты знаешь, я угостила копа колой. И этого тоника бодрящего ему плеснула, как ты велел. Но сейчас сидит другой. Его привел какой-то дядя с большими блестящими лычками в петлицах, посмотрел на меня, как на врага, и ушел.
– А что так? – ехидно улыбнулся Андрей, начиная соображать, что у дверей дежурят, действительно, полицейские, а не люди Малкольма.
– Не знаю, я из номера убежать не пыталась, не грубила…
– Быть может, дело в розовом пузырьке?
– А… что там было, в этом розовом пузырьке? Это же бодрящее что-то, верно?
– Нет. Впрочем, да… бодрящее. Это слабительное, входящее в стандартный набор медикаментов каждого номера.
– Негодяй!
– Ничего страшного! – заверил Мартынов. – Шерон Стоун, к примеру, постоянно промывание себе через прямую кишку делает! И ничего – цветет!
– А как мне в глаза теперь этому человеку смотреть?!
– Ну, вряд ли вы с ним в ближайшее время увидитесь. Ладно, милая, у меня тут дела намечаются…
– Малкольм идет?
– Возможно.
ИСТИНА СТРАШНЕЕ, ЧЕМ ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ
– Вот как? – прошептал Чески, стараясь выглядеть непринужденно. – Офицер полиции отдела внутренних расследований? Как же я сразу не догадался…
– У вас была такая возможность, сэр, – разочарованно пробормотал МакКуин. – Лейтенант Кросби, несмотря на договоренность, предупредил вас.
– Каким образом?
– Знакомя нас, он посоветовал вам как следует присмотреться ко мне. Это было прямое указание увидеть во мне копа из «чистки».
Взмыленный детектив уселся на ступеньку и провел рукой с кольтом по лбу. С кулака тотчас упали на пол несколько крупных капель.
– Немыслимо, – отчетливо произнес он. – Старсго лиса провели. Однако позвольте узнать, чем вызван такой интерес к моей персоне ваших начальников?
– Вы сами знаете.
– Знаю? – изумился Чески. – Даже не догадываюсь!
МакКуин уселся рядом, положив пистолет справа от себя. На лице его читались досада и тоска. Если бы он вернул время назад, он лучше уволился бы, нежели согласился на работу под прикрытием. Чески он считал идеалом полицейского, но только в той части, где речь шла о выколачивании нужной информации. Из-за необходимости предать детектива, к которому искренне привязался, у него кошки скребли на душе. Досада же была результатом реакции на ту наглость, с которой Чески заявлял о своей невинности.
