складском стиле для одинокой сельской интеллигенции.
– Боже мой, – сказал я, – но я только что слышал по радио, что население сокращается. Кто же здесь будет жить?
– Правительство и строители утверждают, что им нужно четыре миллиона новых домов.
– Но для кого?
– Для всех одиноких, каждому нужна отдельная квартира, наверное, чтобы разгуливать по ней нагишом. Думаю, они потеряли способность общаться с окружающими, учитывая, что целые дни проводят за компьютерами, беседуя с призраками с противоположного полушария. В моей юности все жили вместе. Все поколения друг над другом. Моя старая бабка жила на чердаке, а ниже мама, папа, братья, сестры, кузены и постояльцы, тетушки, переживавшие трудные времена, и дядюшки, прикованные к постели. Это было ужасно.
На лице его отразилась внезапно пришедшая мысль:
– Наверное, у тебя теперь так же, со всеми этими приездами и отъездами.
– Наверное.
– Мы теперь редко тебя видим. А как твоя поэма, о которой ты нам говорил?
– Пока не получается…
– Ну понятно, наверное, тебя отвлекают все эти твои новые друзья.
– Ты так думаешь?
– Я вообще-то считаю, что тебе надо пошевеливаться. Сколько тебе еще осталось?
– В каком смысле?
– В смысле жизни. Может, год-два, не больше. Сколько тебе?
– Семьдесят два.
– При том, что у мужчин средний срок жизни семьдесят шесть. А потом начинаются инсульты, раковые опухоли, и даже если остаешься в живых, рассудок начинает слабеть. Я думаю, через пару лет твои способности существенно поубавятся. Нельзя терять ни минуты. Время бежит сквозь пальцы, как песок. Ни минуты нельзя тратить даром.
Когда я, задыхаясь от пробежки по вспаханному полю, в грязных и разорванных брюках, вследствие неудачной попытки перелезть через забор, добрался до дому, то увидел, что на подъезде к нему стоит фургон с надписью «Барри Раш, дипломированный инженер по газовым обогревателям*.
Мерси с напряженным видом делала на кухне тосты.
– Хилари, ко мне приехал папа, – сказала она.
– Понятно, – ответил я.
Я прошел в гостиную. На моем диване сидел моложавый мужчина: трудно было даже представить себе, что он может приходиться Мерси отцом. Моложавость его облика подчеркивалась одеждой: на нем был пиджак от Декстера Вонга, черные кожаные брюки и новые найковские кроссовки, голова была гладко выбрита, чтобы скрыть лысину, руки бугрились крепкими мышцами. Рядом с ним сидела девушка лет двадцати пяти в более скромном одеянии – на ней были рваные гэповские джинсы и голубая футболка, подчеркивавшая ее маленькую грудь, русые волосы были заплетены в косички, а сквозь нижнюю губу продето колечко.
– Привет, – сказал я. – Я – Хилари Уит.
Они встали и пожали мне руку.
– Барри Раш.
– Мелон Габриэл.
– Садитесь, пожалуйста. Мерси поухаживала за вами?
– Да, она там делает кофе и всякое такое, – сказал ее отец.
– Какой у вас красивый домик, – сказала Мелон. В то время как Барри говорил с пролетарским шотландским акцентом, ее говор сформировался в районе, ограниченном Найтсбриджем с юга, Слоун-стрит с востока, площадью Итон с севера и Гросвенором с запада. – У моего брата Ролло тоже есть дом рядом с Давентри. Называется Фокли-холл – может, слышали?
– Да, я там бывал.
– У них там есть очень хороший Ван Дейк.
– Да, действительно. Так вы останетесь на выходные?
– Нет. Мы с Мелон едем на выходные в пони-клуб, расположенный за Байфилдом. Нам там надо быть завтра утром, поэтому я решил заехать сюда и провести вечер с любимой дочерью.
– Ну конечно-конечно. Вы можете переночевать в… э-э…
– В свободной комнате, – договорила за меня Мерси, появляясь с кофе и сожженными тостами на подносе.
– Да, в свободной комнате… Знаете, мне очень стыдно, но я совершенно не разбираюсь в этих провинциальных развлечениях. Пони-клуб это что-то вроде скачек?
Барри и Мелон фыркнули. И Мелон дрожащим от возбуждения голосом взялась объяснять мне, что это такое.
– Нет, Хилари, пони-клуб – это такое место, где все женщины одеваются в специальные кожаные костюмы и сапоги на высоких каблуках, волосы украшаются плюмажем, как у лошадей на похоронах, все привязывают к себе такие шикарные хвосты и большие резиновые члены. Потом нас впрягают в маленькие повозки, и мы возим в них мужчин. А мужчины стегают нас кнутом, если мы бежим недостаточно быстро, и у некоторых даже образуются шрамы от этого, ну и всякое такое.
– Понятно.
– Ощущение фантастическое, – вмешался Барри, – и мы познакомились за эти выходные с таким количеством единомышленников! Когда все заканчивается, все тут же несутся домой, чтобы поскорее связаться друг с другом по электронной почте.
– Тосты? – осведомилась Мерси, с грохотом ставя поднос.
После кофе мы проводили их в свободную комнату. В какой-то момент Мерси удалось перетащить всю груду своих пожиток – нижнее белье, мягкие игрушки, подвесную грушу и гантели в мою спальню. После того как мы показали Барри и Мелон ванную и они вдвоем удалились туда, прихватив с собой большой моток резинового шланга, Мерси проследовала за мной в мою комнату.
– Прости, что мне пришлось перетащить сюда свои вещи, – усаживаясь на кровать, сказала она, – я не хотела, чтобы папа думал, что я сплю одна.
– Почему? Ты ведь действительно спишь одна.
– Да, но я не хочу, чтобы он это знал.
– Почему?
– Не знаю. Пожалуйста, Хилари, не мучай меня. Ладно?
– Прости, Мерси.
– Ничего.
Вечером мы все отправились ужинать в паб, который в течение трехсот лет назывался «Королевским дубом», потом в течение трех лет «Народной принцессой» и который теперь хозяйка переименовала в «Стивена Лоренса». Барри, Мелон, Зуки, Бейтман, Мерси и я. Мы просидели там почти до двух ночи. Затем мы вывалились на улицу и, вдыхая ночной воздух, насыщенный пестицидами, побрели к дому, где продолжили выпивать, закусывая самой разнообразной снедью, которую захватили из паба.
Основательно напившись, я пытался сказать им правду о жизни в провинции, о том, что она совсем иная, а не такая, как им кажется, но разговор перескакивал с темы на тему и в результате свелся к видимости вообще. Бейтман сказал, что, несмотря на свою вызывающую внешность, он на самом деле всего боится.
– Я ужасно страдаю от своих нервов, – сказал он. – Думаю, у меня даже началась эта ужасная нервная алопеция, разве что она проявляется пока на тех местах, где у меня волосы не растут, например на коленках.
– Да, природа ужасно жестока, – сказала Мерси. – Я имею в виду, мало того, что тебе и так плохо, у тебя еще и волосы начинают вылезать плюс ко всему. И тебе становится еще хуже. Я хочу сказать, было бы гораздо лучше, если бы у какого-нибудь лысого типа, когда его все достало, волосы бы начали отрастать, а не выпадать. Тогда была бы хоть какая-то компенсация – тебе плохо, но зато на голове новая пышная
