– Откуда ты знаешь? Может, он сам упал и разбился…
– Знаю.
– Ты меня здорово напугал…
– Если уж на то пошло, то напугала. Я женщина.
Я готова была поклясться, что еще секунду назад разговаривала с мальчишкой. Но он все время прятался под покровом темноты. Я видела только силуэт, но на опушке леса передо мной на миг возникло нежное личико в обрамлении густых черных кудрей, улыбка в уголках губ, огромные глаза и изогнутые переливчатые ресницы. Очаровательная головка ангелочка Мурильо, любившего рисовать одухотворенных святых и прелестных мальчиков.
– Ты похожа на мальчишку.
– Иногда, когда мне это нужно. Перед тобой мне нечего выпендриваться.
– Ты меня знаешь?..
– Немножко, Гая. Ты ведь так подписываешь свои работы? Да не трусь, я тебе добра желаю.
– А кто ты?
– Хороший вопрос. Человек все время сам себя лепит, как скульптор, когда добавляет глину в бесформенный ком. Знаешь, что сказал один древнегреческий фраер, когда загляделся на текущую мимо реку?
– Очень красиво, А если без философии?
– Зови меня Барракуда.
– Но это же хищная рыба…
– Именно так меня и зовут.
А почему бы и нет? Чем не имечко для Горя-Злосчастья неведомого пола, которое появилось из кошмарных можжевеловых зарослей, выстриженных под многоглавых ящеров, мерзких гадов с шипастыми лапами… Обитатель сатанинского зоопарка.
– В записной книжке убитого адрес твоей квартиры и театра, для которого ты шьешь костюмы, – сообщило Горе-Злосчастье.
– Ты обыскал труп?
Я невольно продолжала разговаривать как бы с мальчиком, а ОНО не возражало. На мой ужас не прореагировало.
– И еще объявление из «Жиче Варшавы».
Я молчала. Содержание этого объявления я знала наизусть. Моя мать вырезала и сохранила его. Из-за него она не спала ночами, а меня эти несколько газетных строк язвили, как терновый венец, воскрешая события, которые я не желала помнить.
В душе вскипала ярость. Какая сволочь присвоила себе право тревожить едва зажившие душевные раны?! Догадываюсь… но знать не желаю, кто прикрылся псевдонимом «Вознаграждение». Я заперла прошлое на замок.
Среди тех, кто подвизается в прикладном искусстве, я известна как Гая – анаграмма моего детского прозвища Яга… Фамилия у меня по мужу, про девичью давно забыла. Когда-то ее носили почти все жители огромной деревни, которые со временем рассеялись по всей Польше. Вряд ли кто-то мог напасть на мой след, тем более что не меня, собственно, искали. Вот оно, то объявление:
– Неужели тебе не интересно? – приставало ко мне Горе-Злосчастье.
– Теперь понятно, почему ты мной занялся. Не надо мне было оттуда убегать, и уж во всяком случае не с тобой. М-да, я все-таки потеряла голову. Но от меня ты ничего не получишь.
– Барракуда расхохоталась. – Очень рада, что у тебя хорошее настроение. И что тебя рассмешило?
– Один раз в жизни взбрело в голову помочь человеку – и вот, пожалуйста: за падлу приняли…
– А что, я ошиблась? И это так смешно?
– Шантажировать тебя я не собираюсь, уясни себе раз и навсегда. А убитого зовут Винцентий Барашко. Слышала такую кликуху?
– Не уверена, но, по-моему, да…
Мне вдруг пришло в голову, что убийство могло произойти из-за меня. Я опоздала и потому осталась в живых. Парадокс: неужели моя привычка вечно опаздывать на сей раз спасла мне жизнь? Я не явилась на собственное убийство. Только кому и зачем меня убивать?
– С кем ты назначила встречу в Ориле?
– А кто живет на этой кладбищенской даче? – Я не собиралась ничего рассказывать.
– Совсем даже она не кладбищенская. Принадлежит Этеру Станнингтону, представителю колумбийского консорциума кофейных плантаторов, центральное представительство в Нью-Йорке. Но в Варшаве его нет.
– Тот, кто со мной говорил, назвался Станнингтоном. Но имени не называл.
– Гая, Гая, да никто из Станнингтонов не желает твоей смерти…
