тот момент, корда нужно было расставаться с самолетом. Все это было. Но сильнее страха оказалось желание как можно скорее и надежнее освоить технику прыжка, и сейчас, воспользовавшись тем, что одно место в самолете освободилось, она самовольно заняла его и в нужный момент прыгнула.
За то, что она самовольно оставила пост, за то, что нарушила уставные положения, обязательные для всех, кто прыгает с парашютом, ее подвергли аресту с содержанием на гауптвахте.
Правда, начальство прекрасно поняло причины, заставившие ее поступить так, в душе даже признало их уважительными. Лучшее тому подтверждение — уже через трое суток с парашютом за спиной она вновь поднялась в самолет.
А осенью 1943 года Надежда Евстигнеевна совершила и свой восемнадцатый прыжок — прыжок в тыл врага.
Это было время, когда войска Советской Армии начали форсирование Днепра — пресловутого «Голубого вала», о неприступности которого последнее время непрерывно и назойливо трубила фашистская пропаганда; это было время, когда войска Советской Армии принимали все меры для того, чтобы захватить и удержать плацдармы на правом берегу Днепра. Именно для захвата плацдарма между Каневым и Черкассами и были выброшены воздушные десанты.
Случилось так, что ПО-2, на котором шла Надежда Евстигнеевна, над линией фронта враг встретил таким плотным огнем, что летчик был вынужден отклониться от заданного маршрута. И все равно, когда по команде летчика Надежда Евстигнеевна покинула самолет, с земли по нему били зенитные орудия врага. Били вслепую, ориентируясь на шум мотора одиночного самолета. И летчик благополучно вывел свою машину из огневого мешка, а вот Надежду Евстигнеевну нашел шальной осколок, вспорол ей ступню.
Она не закричала от боли, она только закусила губу и стала еще пристальнее вглядываться в черную надвигающуюся на нее землю. Здесь, в воздухе, Надя и поняла, что опускается на территорию, занятую врагом. Поэтому даже не ойкнула, когда в момент приземления боль, казалось, разрывала ногу.
На земле привычно погасила парашют, нашла для него углубление, уложила его туда и присыпала, чем могла.
И затаилась, вслушиваясь в ночь. Зенитные орудия фашистов уже угомонились. Теперь здесь царила тишина, теперь здесь была вроде бы самая обыкновенная летняя ночь. Но Надежда Евстигнеевна прекрасно понимала, что опасности подстерегают ее на каждом шагу. Ведь она одна, совершенно одинешенька во вражеском тылу!
А что страшнее всего, единственное ее оружие — нож десантника…
Она достала его, потрогала пальцем отточенное лезвие, подумала, подумала и твердо решила, что, если фашисты попытаются захватить ее в плен, она ударит себя этим ножом точно в сердце.
Приняла это решение, начала накладывать повязку на свою рану и тут услышала далекую пулеметную стрельбу, которая то вспыхивала, то угасала южнее того места, где лежала она, Надежда Дудина.
Так вот где дерутся наши!..
Встала, даже сделала несколько шагов и… упала: боль в ноге оказалась невыносимой. Тогда, стиснув в руке нож, поползла.
И так всю ночь: короткий отдых и снова ползком вперед, туда, где ярилась стрельба.
Всю ночь думала только об одном: если фашисты попытаются схватить ее, она…
Разумеется, за мучительно долгие ночные часы она вспомнила и родную Пермь, и девчат-пермячек, с которыми училась в школе снайперов, и ребят-десантников. И все свои мечты о будущей послевоенной жизни. Обо всем передумала она той ночью. Но желание жить и страх перед пленом были настолько велики, что и сейчас, когда с той ночи минуло столько лет, Надежда Евстигнеевна отчетливо помнит только ее, эту свою главную мысль.
Ползла всю ночь, а на рассвете, когда стала отчетливо видна каждая травиночка, залегла в кустах, чтобы собраться с силами и переждать день.
Ей казалось, что она не сомкнула глаз, все видела и слышала, но немецкая речь, раздавшаяся рядом, прозвучала до ужаса неожиданно.
Чуть раздвинула ветки куста. Два фашистских солдата шагах в десяти от нее! Они приближаются… Еще шага четыре, и они наступят на нее…
Пальцы окаменели на рукоятке ножа.
Фашистские солдаты остановились буквально в двух шагах от куста, в котором пряталась она, медсестра Надежда Дудина. Перекинулись несколькими словами, потом один, поправив автомат, висевший на груди, зашагал дальше, а второй сел на землю, сел спиной к ее кусту. Закурил, безрадостно глядя на подымающееся солнце.
Именно в это время Надежда Евстигнеевна поняла, что ей необходимо сейчас, немедленно убить этого фашистского солдата. Чтобы смогла жить она, Надежда Дудина. Чтобы он больше никогда не смел так спокойно сидеть, покуривая, на советской земле и безразлично смотреть на солнце, обогревающее ее, эту землю.
Только широкую спину фашистского солдата и видела она в тот момент. Эта спина от нее закрывала весь мир. И Надежда Евстигнеевна бесшумно выползла из-под куста, так выползла, что ни одна веточка его не шелохнулась. И, что было сил, вонзила нож в ненавистную спину. Точно под левую лопатку вонзила.
Фашистский солдат слабо вскрикнул и повалился набок.
Этот еле уловимый вскрик напугал Надю, и она, как могла быстро, скрылась в своем убежище. Только прижалась грудью к земле, ожгла догадка: «А если второй фашист услышал этот вскрик и сейчас вернется?»
И она вновь бросилась к убитому врагу, чтобы завладеть его автоматом. Оказалась от фашиста на расстоянии вытянутой руки, и тут ей показалось, будто он живой, будто только притворяется убитым, чтобы подманить ее. И она, подкравшись, вновь ударила его ножом.
Сил не хватило, чтобы вытащить нож. Только завладела вражеским автоматом, сзади кто-то спросил:
— Выходит, ты не убил его с первого раза?
Оглянулась, наведя ствол автомата на спрашивающего. Может быть, секунды две или три не могла ничего понять от волнения, а потом чуть не разревелась от радости: у куста стоял один из знакомых десантников; на груди у него болтался немецкий автомат.
А еще через несколько минут она уже знала, что Васю тоже сбросили не туда, куда было нужно, что он всю ночь тоже скитался один, а вот минут пять назад убил того самого фашиста, что был напарником этого.
Здесь я хочу обратить ваше внимание на вопрос Васи:
— Выходит, ты не убил его с первого раза?
Вася принял ее за мужчину. Потом пояснил: не потому, что она, как и все другие десантники, была в комбинезоне; уж очень точно и четко она действовала; в голову не приходило, что девчонка на такое способна.
Как видите, упорство Нади Дудиной, проявленное при освоении новой для нее военной специальности, дало свои плоды.
Теперь на юг, откуда доносилась стрельба, пошли вместе. Вернее — Надя ползла, а Вася шел; когда она выбивалась из сил или не могла преодолеть какую-то преграду, он брал ее на руки и нес, пока хватало сил.
Надежда Евстигнеевна не помнит, сколько раз он брал ее на руки, не может даже приблизительно сказать, сколько километров он пронес ее, а сколько она проползла сама. Точно она знает одно: Вася скорее бы погиб, чем бросил ее одну. Это он делом доказывал все трое суток, пока они одни пробирались по вражескому тылу.
И вдруг, когда свои были, казалось, за грядой холмов, на двух десантников именно из-за этих холмов вывалилась толпа людей. Надя еще не разобралась, свои это или враги, а Вася уже крикнул:
— Ложись и крой длинными очередями!
Она, конечно, легла. И, конечно, «крыла длинными очередями».
Лишь позднее, когда вокруг столпились родные десантники, узнала, что они с Васей случайно перекрыли путь отхода врагам, которых доколачивали десантники. И еще ей сказали, что Вася ранен в руку, а она, Надежда Дудина, настоящий воздушный десантник…
