Разговор между мадам Троньон и молодым адвокатом продлился около получаса. У Даниэль Мартэн было очень озабоченное лицо, когда она вышла из полуразрушенного дома и быстро увлекла за собой детей на улицу.
— У меня впечатление, что вам обоим здесь не место, — сказала она в ответ на немой вопрос в полных тревоги глазах Фаншетты и задумалась, продолжая рассеянно идти вперед.
Фаншетта ни о чем не посмела ее спросить до тех пор, пока они снова не оказались на паперти церкви.
— Ну как, мадемуазель? Что тетка вам сказала? — рискнула она наконец заговорить.
— Она сказала… Вот что, посидим немного на этих стульях… Сначала она сказала, что и слышать не хочет о том, чтобы вас взять, — она, мол, старая и наполовину парализованная… Правда, мнение ее резко переменилось после того, как я сообщила, что приют будет платить деньги за ваше содержание. Но стоит мне только подумать об этой сварливой и злой старухе… о ее грязной и тесной берлоге… обо всей нищете вокруг… Я не знаю, не лучше ли будет тебе и Бишу потерпеть еще несколько месяцев, укрывшись от холода и голода в одном из приютов Администрации… Подумай о наступающей зиме, девочка!.. Я могу тебе дать год на испытание. Но отдаешь ли ты себе отчет в том, на какой суровый путь ты вступишь?
Несколько секунд Фаншетта молчала. Нищета? Это очень давняя знакомая, встреченная еще в самом раннем детстве. Она ее не пугала. А вот одиночество — это другое дело.
Бишу прислонил к плечу старшей сестры свою усталую голову, мягкую и теплую. При мысли, что ее снова могут разлучить с братом, Фаншетта почувствовала, что становится похожей на один из тех камней, из которых выстроен город, огромный город у ее ног, уже загорающийся миллионами мерцающих огней. Камни, не правда ли, — их обтесывают, передвигают, ходят по ним, делают из них статуи, тротуары или дома и при этом не спрашивают их мнения… Тонкое лицо Фаншетты тоже сделалось каменным. Оно стало таким жестким и таким бледным, это детское лицо, что Даниэль Мартэн забеспокоилась:
— Послушай, Фаншетта, ответь мне…
И тогда Фаншетта поняла: чтобы добиться своего, надо действовать. Она призвала на помощь все свое упрямое мужество и улыбнулась — это было лучшим ее оружием.
— Вы, наверно, никогда не были бедной, мадемуазель… — сказала она наконец. — Значит, вы не знаете, что это такое… А я… я привыкла. Понимаете, в Булони, там, где я выросла, было вовсе не лучше, чем здесь… И деревьев не было… Но я хочу вам сказать что-то другое… Я боюсь, мадемуазель… не того, что я немножко поголодаю или что мне будет очень холодно… я боюсь, что без Бишу сделаюсь, может быть, очень злой и буду когда-нибудь совсем как тетка Лали или еще похуже! Тетку Лали ведь никто не любит, понимаете, вот сна и стала такой… Пожалуйста, мадемуазель, позвольте мне попробовать, раз она согласна! Я обещаю вам вымыть все в ее доме, даже стены!..
Все еще колеблясь, Даниэль Мартэн поглядела на умоляющее лицо девочки, которая ничего не требовала, кроме права трудно жить и сильно любить. «Если я ей откажу, что с ней будет? — спрашивала она себя, в тревоге перед ответственностью, которую в эту минуту на себя брала. — Может быть, через несколько лет я встречу ее на скамье подсудимых… ожесточившуюся, злую, и все из-за того, что сегодня я не дала ей попытать свое счастье. А для нее счастье — это любовь единственного человека на свете, ради которого стоит жить… Но, с другой стороны, если я ее оставлю в этом сомнительном окружении, сумеет ли эта девочка противостоять соблазнам и испытаниям, которые, конечно, градом посыплются на нее?»
Большие серые глаза Фаншетты казались еще больше от усилия прочитать на лице Даниэль Мартэн, какое решение она собирается принять. Девочка ловила малейшее свидетельство в свою пользу.
— Послушайте, мэтр[8]… — начала она. Фаншетта никогда не называла так Даниэль Мартэн, она меньше робела, когда говорила ей просто «мадемуазель», но на этот раз она собрала все свое мужество. — Послушайте, мэтр, если вам кажется, что год слишком долго… может быть, вы для начала оставите нас на месяц… или на два… на улице Норвен… чтобы посмотреть…
— Улица Норвен? Улица Норвен… — повторила Даниэль Марта. — Ты говоришь, Норвен? Разве твоя тетка живет не на улице Сент-Рюсти?к? Я даже не посмотрела на надпись — так я была уверена, что именно эта улица ведет к авеню Жюно… Норвен… — задумчиво повторила она.
И Даниэль Мартэн внезапно увидела перед собой папку с делом ребенка, которого она защищала два года назад. «История банды с улицы Норвен…» Ну да, конечно, события развертывались именно в этих краях. Есть много шансов за то, что пресловутая банда частенько посещает территорию мадам Троньон.
Как в вспышке молнии, перед глазами адвоката снова блеснули черные, угрюмые глаза ее маленького подзащитного. «Я не нарочно, мадам… Клянусь, я не нарочно…» Только она одна по-настоящему поверила тогда в его невинность. Мальчишку оправдали… Очень серьезное дело, действительно.
— Ну хорошо, попробуем… Я оставлю вас обоих на улице Норвен, если ты окажешься способной выполнить одно очень трудное поручение, Фаншетта, — решила наконец молодая женщина. — Я тебе объясню…
Глава III. Марсиане с Монмартра
Милое-Сердечко прислушалась к звукам на лестнице, где было уже темно, стараясь выяснить, можно ли выйти, не рискуя с кем-нибудь встретиться… Она была такой юркой и тоненькой, что стоило ей только прижаться к углублению возле какой-нибудь двери, как она исчезала во мраке коридора. Стены совсем сливались с ее старой вязаной кофтой и рваным платьем, и Милое-Сердечко казалась темным, чуть колеблющимся пятном, мимо которого можно было пройти, не заметив его. А теперь к тому же смеркалось, и вечер помогал девочке осуществить ее привычный маневр.
Проходя на некотором расстоянии от дома, мимо окна дворничихи, девочка из предосторожности пригнулась. Следовало остерегаться цепких рук мадам Троньон, которая могла вдруг высунуться из своего окна и схватить Милое-Сердечко за каштановую гриву. Эта отвратительная Троньон всегда хотела знать, кто куда идет, чтобы потом посплетничать.
Уф! Милое-Сердечко подпрыгнула, как козленок, и выпрямилась, миновав опасный участок. Не обращая ни малейшего внимания на камни, она сбежала босыми ногами вниз по тропинке, которая вела от дома к улице де л’Абревуар. Справа от дороги кусты калины, которые осень одела в лохматые клочья листвы, обступали небольшой луг. Дикий лесок позади него весь зарос высоким, как тростник, бурьяном, По левую сторону крутого склона стояли три флигеля, окруженные маленькими двориками. Флигели были так же разрушены, как домики на большой липовой аллее. Однако у второго из них еще сохранились стекла на окнах фасада. В этот флигель и вошла Милое-Сердечко.
Девочка уверенно поднялась на второй этаж. То здесь, то там от лестницы оставался лишь каркас, не хватало по полдюжине ступенек подряд и по крайней мере половины перил. Но это ничуть не смущало Милое-Сердечко; минуту спустя она очутилась в помещении, сохранившемся удивительно хорошо: в комнате с мраморным камином и зеркалом — последними остатками разгромленной обстановки. Здесь стояли также изъеденный ржавчиной железный садовый стол и шесть железных стульев, на которых восседали одетые в лохмотья мальчишки. Это были «марсиане с Монмартра» — так прозвали этих ребят за то, что они всегда, словно с неба, сваливались и разрушали все на своем пути.
Они, по-видимому, ожидали девочку. При ее появлении разговор оборвался, и один из них, маленький паренек с жестким, неспокойным лицом, грубо сказал:
— Ну как? Где ты шлялась? Почему тебя два дня не видно было?
— «Они» не выходили вместе. Я не могла уйти, — ответила девочка.
