Особенностью этих путешествий англичан точно так же, впрочем, как и французов, являлось прекрасное заочное знание Крыма. Их карты, как и карты французов, были точны до последних мелочей. На них были нанесены все грунтовые дороги, мельчайшие речонки, все даже тщательно укрытые лесами и горами селения татар. Так, что если кто и готовил всерьез и добросовестно покорение Крыма англо- французами, то это были их топографы, работавшие в Крыму, конечно, задолго до начала войны по указаниям своих штабов. Часто случалось так, что даже местные жители знали окрестности своих аулов гораздо хуже, чем постоянно справлявшиеся со своими картами путешественники в красных мундирах.
Однако видно было, что долговременная совместная осада Севастополя, кончившаяся тем, что, потеряв четверть миллиона людьми (вместе с инвалидами войны) и несколько миллиардов деньгами, они заняли всего только южную часть города, не сблизила союзников. Не было общих лавров, потому что не было общих побед. Насмешки французов вызывали все действия англичан; оскорбительнейшими для самолюбия англичан были успехи французов, их указания, их помощь в сражениях, без которой английская армия еще в первые месяцы войны в Крыму перестала бы существовать.
И теперь союзники не только путешествовали по Крыму отдельно, но если они приглашали к себе в гости русских военных, то французы говорили:
— Приезжайте к нам, в Камыш, там есть на что посмотреть! А Балаклава… на поездку туда совсем незачем тратить вам время!
Англичане же, давая русским свои адреса в Балаклаве, говорили:
— В Камыш ездить не стоит, там и в десятой доле нет столько примечательного, сколько вы встретите у нас, в Балаклаве.
Но русские охотнее ездили в Камыш, чем в Балаклаву, и это объяснялось не одним только тем, что французский язык был им гораздо более знаком, чем английский. Даже и солдаты русские и казаки, обходившиеся для посещения иностранного лагеря без всяких пропусков, поэтому искавшие броду через Черную, вместо того чтобы идти на мост, и те предпочитали пантомимную беседу с французами такой же беседе с англичанами.
Камыш был гораздо веселее Балаклавы.
Все было крикливо пестро и даже пышно в этом «маленьком Париже», начиная с названия улиц, как «улица Славы», «улица Наполеона», «улица Победы»… Деревянные домишки были украшены огромными вывесками, так как в каждом чем-нибудь торговали или это были парикмахерские, кафе, рестораны… Даже театр был устроен здесь, и нельзя сказать чтобы маленький — на тысячу двести мест с ложами для генералов и с паникадилами вместо люстр.
Места в нем стоили по несколько франков, так что среди зрителей много бывало солдат, а труппа была привезена из Парижа; ставились же исключительно комедии и водевили, причем авторы не узнали бы своих произведений, так они приспосабливались актерами к публике.
Бань для солдат зато не было, и сыпняк не переводился. Много штатского народа — купцов, подрядчиков, маркитантов, в сюртуках и черных высоких шляпах — сновало по улицам, и много женщин, что придавало Камышу вполне обжитой вид.
Несколько гостиниц успели устроить здесь предприимчивые люди. Это были двухэтажные деревянные дома с балконами, — внизу неизбежный ресторан, вверху номера.
Верховые на прекрасных лошадях, коляски, першероны, важно влекущие по мостовой грохочущие стопудовые тяжести, вислоухие скромные мулы и совсем игрушечные пони — серенькие в яблочках и гнедые, — запряженные в такие же игрушечные тележки, все это заполняло улицы, причем заметно уже было, что чисто торговые интересы вытесняли военные.
Около домов и домиков красовались палисадники, в которых, нежась на весеннем солнце, стояли горшки с комнатными цветами. Кто-то заботился и о том, чтобы жестянки от консервов и битая посуда складывались в особые большие ящики, стоявшие кое-где около домов, а не швырялись куда попало.
Столики в ресторанах и кафе были мраморные, стены задрапированы веселым пестреньким ситцем, потолки обиты миткалем…
Когда Хлапонин, знавший прежнюю Балаклаву, вздумал вместе с Елизаветой Михайловной проехаться туда теперь, он был удивлен тем обилием нового, в котором совершенно утонул скромненький рыбацкий городок около бухты.
Балаклава растянулась теперь на все окрестные холмы, на всю долину.
Даже какие-то фабрики увидели они на горе: в открытых больших окнах там виднелись вращавшиеся под приводными ремнями колеса, доносился оттуда монотонный фабричный шум, и суетились около них не солдаты, а рабочие в кепках, грязных, промасленных, запыленных.
По рельсам железной дороги, гудя и дымя, катился паровоз, а невдалеке от этой линии рабочие — не солдаты — долбили кирками глину, прокладывая другой подъездной к пристани путь.
Это удивило Елизавету Михайловну, озадачило даже.
— Как же так, ведь мир заключен, чего же они еще роются тут? — обратилась она к мужу.
Хлапонин тоже был очень неприятно поражен этим, но ответил, оглядевшись кругом:
— Ведь все это, что они здесь понастроили, им увозить надо будет; также и орудия грузить на суда… считают, должно быть, выгодней для себя перевозить тяжести по чугунке, а не резать лошадей, что ж, в две-три недели ведь отсюда не уберутся, успеют еще и уложить рельсы и снять их потом.
— Ты думаешь, что все-таки снимут рельсы? — усомнилась Елизавета Михайловна.
— А ты хотела бы, чтобы они их оставили нам? — улыбнулся ом. — Нет, англичане народ практичный, заберут.
Елизавета Михайловна поверила мужу, когда увидела ближе к пристани огромные груды белого известкового камня, из которого строились дома в Севастополе: этот камень грузился теперь на английские транспорты, несмотря на то, что в большей части своей он потерял уже первоначальные формы и был закопчен от взрывов и пожаров.
Буквально целый лес мачт вырос перед изумленными глазами Хлапониных, когда они подъехали к тому месту, откуда открывалась бухта.
— Ну, кажется, от прежней Балаклавы осталась одна только генуэзская башня, — сказал Хлапонин, — да и то ее украсили шестами и веревками, должно быть для поднятия флагов.
Толчея на улицах этой новой Балаклавы была ничуть не меньшая, чем в Камыше; но если там мало попадалось англичан, то зато здесь очень много было французов и особенно много сардинцев; из английских же солдат останавливали на себе внимание Хлапониных шотландцы, очень рослые, с голыми коленями и в медвежьих высоких гвардейских шапках наподобие тех, какие носили русские дворцовые гренадеры. Но дворцовые гренадеры были старики, а это все краснощекие, молодые. У иных над головами веяли черные страусовые перья. Уроки первой зимней кампании, когда они терпели во всем страшную нужду и вымирали от болезней до того, что в иных батальонах числилось всего по восемь человек в строю, не прошли даром. Видно было Хлапонину, что вторая зимняя кампания, — правда, кампания уже мирная, — перенесена была англичанами легко, даже обставлена была с присущим им комфортом.
Но это было не главное: Хлапонин проговорил, усмехнувшись одними глазами:
— Однако, господа энглезы, при всем том третьего бастиона у нас вы все-таки так и не взяли! Вот вам!
— Мне хотелось бы посмотреть на третий бастион! — оживленно подхватила это замечание мужа Елизавета Михайловна. — Как ты думаешь, можно будет это? А то уедем отсюда, из Крыма, и так я этого бастиона твоего и не увижу!
Справились, можно ли будет посетить бастионы, — им дали разрешение без задержки, — Корабельная сторона называлась теперь Английскою стороною, Южная — Французской, и, наскоро закусив в ресторане, Хлапонины отправились на Английскую сторону.
— Много сена заготовили энглезы! — с завистью артиллериста говорил дорогой Хлапонин, встречая по сторонам огромные стога прессованного сена.
Сено это везли куда-то слоноподобные лошади с мохнатыми ногами, которых обгоняли Хлапонины. По
