– Извините, – подал голос висящий на трубе, – спешу вас предупредить, что у меня руки совсем замерзли и силы кончились. Поэтому подвиньтесь, пожалуйста, чтобы я на вас не упал и не зашиб ненароком.
Форточник говорил крайне вежливо, а вся его фигура красноречиво дрожала, словно осиновый лист. Антон послушно подвинулся.
– Жаль будет потерять такого вежливого грабителя, – посетовал он, посматривая снизу вверх.
– Не знаю, как насчет грабителя, но меня мир потеряет несомненно.
Последняя фраза заставила Утконесова вскочить со своего места.
– Хотите сказать, что вы не форточник?
– Что вы, я дворник. Несчастный дворник, запутавшийся в любовных связях с одной очень симпатичной, но замужней особой. В результате чего вынужден теперь висеть на водосточной трубе и развлекать вас своей беседой.
– Так это же все меняет! Подождите, не падайте. Я что-нибудь придумаю.
– Не могу. Руки скользят.
– Продержитесь еще пять минут!
– Нет! А-а!
– Я ловлю!
– Подвиньтесь чуть правее. Боюсь проскочить мимо.
– Так пойдет?
– Чуть влево возьмите.
– Теперь верно?
– А-а! Падаю! Не попаду. Леве-е-е-е!
– Сейчас, сейча-а-а...
Неудачливый любовник мягко приземлился на недавно перекопанный газон.
– Удачная посадка, – облегченно отметил он.
В открытом люке эхом отозвалось: «Плюх!»
– Ить, чего-то плохо я видеть стала. Никак бусурманин с набережной? Стало быть, судьба нас сводит с тобой, сокол ты мой сизокрылый.
Федя охнул от удара по ноге упавшего топора. Все умные слова, которые он хотел сказать хозяйке потерпевшей курицы и огромному количеству понятых, застряли в его горле и никак выходить наружу не собирались. Они напрочь вылетели из памяти, не оставив в ней и следа.
– Коль следствию интересно будет, я на этом пеньке вчерась петуха зарубила. Старый он стал, да обязанности свои через раз исполнял. Совсем перестал за курями следить. Зачем мне такой нужен? Ни в жисть не нужен.
– Ох и лиса ты все-таки, Мефодиевна. Ни одного словечка правды в твоей речи нет. Неужто мы не знаем, кого ты вчерась загубила? Вся округа о том разговоры ведет, – возразила Алевтина Яковлевна.
– Петух был, и точка, – отрезала Мефодиевна и, подбоченясь, окинула собравшихся взглядом с высоты порожка. Получилось очень внушительно.
– А вещественное доказательство? – не сдавалась Алевтина. – Лапка моей Пеструхи с отметиной, полученной при родах.
– Это что ж за отметина такая, Яковлевна?
– А пальчик один отсутствующий. Цыплаком еще его старшие куры оттоптали. Покажите ей, гражданин следователь, улику. Пусть зенки-то поразует.
Федя послушно достал из пакета лапку.
– Тю! Так я же этот палец вчерась и отрубила. Промахнулася ненароком.
– Ага! Чего это ты промахиваться вдруг стала?
– Да вот уж стала. Возраст дает о себе знать.
– А то! Дает! – согласилась аудитория у забора.
– Кто поверит твоим байкам? Ты у нас всегда лучше ворошиловского стрелка бывала. Не всякий мужик с тобой сравнится. Не баба, а агрегат.
– Не сравнится. Это факт, – поддакнула аудитория.
– Это я-то агрегат? Килька ты соленая!
Всех подробностей диалога Федя не помнил. Он в один прекрасный момент заметил, что слушать больше перебранку не может, что голова его готова задымиться, а дело запуталось до такой степени, что непонятно стало: кто у кого украл курицу, когда произошло ограбление и была ли вообще потерпевшая? Спор разрастался с головокружительной скоростью. Казалось, еще немного дай соседкам так мило пообщаться, и они с великим удовольствием вцепятся друг другу в волосы, разрешив спор старинным испытанным способом.
– Молчать! – не выдержал Ганга.
Его крик набатом взвился в воздух, заставив всех разом закрыть рот. Воцарилась необычная тишина. Слышно было, как шуршала в навозе на заднем дворе какая-то несушка, да первая бабочка, проснувшись от зимней спячки, перелетала с листа крапивы на подгнившую завалинку.
– Я чего хочу...
– Всем молчать!
Мефодиевна затихла, обиженно скрестив руки на груди. Поняв, что с этим контингентом нужны только суровые меры, Федя решил изобразить из себя тирана и сатрапа. Он заложил руки за спину и прошелся из стороны в сторону, по-строевому печатая шаг.
– Говорить будете по очереди и только по существу.
– И я о чем...
– Тихо!
Последовавшая минута молчания позволила Ганге прийти в себя, а склочным соседкам до поры до времени поприжать хвост.
– Первая пусть говорит Мефодиевна.
Старушка пронзила победоносным взглядом соседку и, подбоченясь, приготовилась говорить.
– Может, в дому побеседуем, чайком побалуемся?
– Это к материалам дела не относится! – отрезал Ганга.
– А чего тогда относится? Вон ее Пеструха, отсюда видно мне, на дворе на заднем червей собирает. Сама не доглядела, выпустила птицу за ворота, а потом на честных людей напраслину возводит.
– Не может такого быть, – ахнула Алевтина.
– Поди проверь.
– Другая это, похожая на мою Пеструху шибко.
– А пусть следователь поймает и сочтет, все ли на ней пальцы или один отстегнутый.
Яковлевна просяще положила свою руку на Федину ладонь.
– Поймай, сынок, уважь старушку.
Что мог ответить на это человек, носящий форму служителя закона и справедливости, человек воспитанный, привыкший уважать старость? Что он мог сказать?
Федор отодвинул Алевтину в сторону и, крадучись, направился в сторону навозной кучи.
Бультерьер – собака нервная. Об этом каждый знает. Эйнштейну, молодому самцу-двухлетке, сегодня пришлось немало понервничать. Начать с того, что утром вместо его любимого «Чаппи» в миске оказался сухой и слишком острый на вкус «Педигрипал». И после этого все пошло наперекосяк. Хозяин вовремя не вывел пса на первую прогулку. Пришлось долго терпеть и унизительно поскуливать у двери. Затем, когда все же хозяина удалось выманить на свежий воздух, оказалось, что в это же время выгуливали Грига, волосатого кавказца с отвратительнейшим акцентом. Эйнштейн никогда его не любил и частенько шел на открытый конфликт. Только странная мягкотелость хозяина, не позволявшего выяснять отношения с овчаркой кавказской национальности, не позволяла разрастись конфликту до выяснения отношений в
