посмотрите, я вся в синяках. — Она протянула вперед запястье, которое я слегка вывернула, высвобождаясь от ее цепкой хватки.
Следы моих пальцев, а также ссадина на коленке, полученная Орловой при падении с крыльца, красноречиво говорили за себя. Ситуация принимала неожиданный оборот.
Глава 6
Комната, которая меня окружала, не внушала оптимизма. И компания мне не нравилась. Никак не вдохновляла она на мажорное настроение. Я сидела на жестком подобии матраса и смотрела в окно. Там было только небо и издевающиеся надо мной капли с крыши. Они размеренно чпокали сверху вниз, отсчитывая секунды, выворачивая душу этой тупой и никому не нужной методичностью. Я поймала себя на мысли, что считаю каждую каплю, словно это могло мне помочь узнать, сколько времени я здесь нахожусь. Резкая боль в шее настойчиво напомнила, что она уже давно затекла и пора бы сменить позу. Я опустила голову, и окно уползло вверх по обшарпанной стене, улизнув из моего поля зрения.
Глаза наткнулись на временных моих сожительниц, отчего веселее не стало. Их было трое: две проститутки и третья неопределенно-бомжеватого вида пожилая женщина столь же неопределенного возраста. По ее пропитому лицу можно было предположить, что лет ей где-то между тридцатью и пятьюдесятью.
Из первых двух та, что помоложе, совсем еще девчонка, совершенно неожиданно напомнила мне школьного учителя физики Сергея Павловича. Наверное, потому, что она, так же как и он когда-то на уроках, суетливо волновалась, бегая из стороны в сторону и неся какую-то околесицу. «Первый раз попалась, — подумала про нее я, — ничего, еще привыкнет».
Вторая дама легкого поведения, постарше первой, нрава оказалась тяжелого. Пристальным взглядом исподлобья она долго следила за своей неспособной юной коллегой, словно изучая ее. Когда ей все-таки надоели перемещения девушки, напоминающие движение маятника, она прикрикнула на С. П., как я сразу окрестила молодую, и та послушно успокоилась. Я облегченно вздохнула: мне тоже начали надоедать эти ее бесконечные метания.
Я закрыла глаза и откинулась назад. Плоский, как блин, матрас нисколько не смягчал жесткие нары. Я подумала, что вот сейчас либо мои лопатки сплющатся, либо они проткнут насквозь то, что и постелью-то назвать трудно.
Я вспомнила последние пару часов и в который раз прокляла случай, решивший именно в этот день подшутить надо мной. Только вот шутка у него оказалась невеселой. Уже в машине, стиснутая с одной стороны ментом, дожевывающим свою колбасу, а с другой Орловой, умело играющей роль пострадавшей, я узнала, как могло случиться невероятное и доблестная милиция приехала на вызов в считаные минуты.
Менты были крайне довольны собой. А как же: поймали преступника, о чем теперь поставят очередную галочку в своем плане, и все — без каких бы то ни было усилий. Они общались между собой, и я узнала следующее: устав от трудов праведных, эти двое решили заехать к кому-то в гости, используя по такому поводу служебную машину. И надо ж было им отправиться именно на ту улицу, где жила Орлова… По рации они узнали о вызове, и вот пожалуйста — лежит теперь Татьяна Иванова в КПЗ без своей привычной вечерней чашки кофе и ждет утра. И даже позвонить Кире или, на худой конец, Гарику не разрешили. Здесь, видите ли, казенными телефонами никак нельзя пользоваться после восьми, даже если ты хочешь переговорить с подполковником милиции.
От горьких мыслей страшно захотелось курить. Хорошо, я сигареты положила в карман, а доблестный мент, вдохновенно охранявший телефон, чтобы быстрее отделаться от моих возмущений, не стал сильно заострять внимание на обыске и скорее проводил меня в камеру. Я села и достала пачку «Парламента» с остатками былой роскоши: в ней грустно прижались к стенке всего две сигареты.
Я закурила и медленно выпустила струйку дыма, растягивая удовольствие. Неожиданно передо мной выросла дама с тяжелым характером.
— Поделись, — скорее приказала, чем попросила она.
На такой тон я не привыкла реагировать, точнее, я все-таки реагирую на него, но не совсем доброжелательно. Мне не хотелось отвечать, и я ограничилась кривой ухмылкой. Заодно окинула девицу слегка высокомерным взглядом. Лет двадцать пять, стройная и миловидная, но одевается совершенно безвкусно, небольшой шрамик над верхней губой — профессионально отметила я. «Шрамированная» — так окрестила я ее про себя и затянулась еще раз.
— Че, огорчиться хочешь? — спросила Шрамированная, принимая вызывающую позу и ставя ногу на мой матрас.
Короткая юбка задралась, открыв взору не совсем чистое белье. Подошва сапога отпечатала на матрасе бледно-коричневый влажный след. Стало неприятно сидеть рядом. Я спихнула ее ногу с моей постели и молча продолжила свое занятие. Но дама не унималась. По всей видимости, она не привыкла терпеть неподчинение. Об этом говорило не только ее выражение лица — крайне недовольное и с оттенком закипающей злобы, но и удивление С. П. по поводу моей наглости. Шрамированная, непечатно выражаясь, объявила, что в переводе на наш великий и могучий должно было означать примерно следующее: «Оставь мои ноги в покое, они вольны стоять там, где захотят». И, как бы демонстрируя это, девица вновь поставила свой сапог на мою простыню, свежесть которой и без того оставляла желать лучшего. Причем примеривалась она попасть ближе к изголовью.
Я испытала много разных чувств при виде этакого нахальства, и, признаться честно, ни одно из них не обещало Шрамированной милого разговора. Вдобавок ко всему сюда примешалась моя усталость, вызванная загруженным под завязку неприятными событиями днем. Мне не хотелось тратить много энергии на спор, поэтому я просто вспомнила кое-какие навыки по карате и наглядно их продемонстрировала обидчице.
Конечно, я давно уже не тренировалась и была не в форме, но Шрамированной хватило. Быстро и неожиданно для себя оказавшись на полу, она повесила мне очередной эпитет, от которого я в восторг опять же не пришла. Можно было, конечно, еще одним приемом поучить ее вежливости, но уж больно жалко и беззащитно она валялась передо мной, обхватив руками живот и свернувшись калачиком. Я решила, что с нее довольно.
Я стащила свою перепачканную простыню и бросила ее на пол, ближе к нарам, которые застолбила Шрамированная. Заодно посмотрела на них повнимательнее. Да, у этой особы запросы наполеоновские. На самом деле место было самое лучшее в камере: у окна, с практически чистым постельным бельем и, что особенно иголками зависти кольнуло мое сердце, с достаточно толстым матрасом. Я с тоской посмотрела на свой блин, непонятно для какой надобности расстеленный на деревянных досках, и решила, что матрас Шрамированной там будет выглядеть лучше. Причем совесть моя молчала, как партизанка, справедливо решив: это послужит здесь всем уроком.
Без лишних колебаний я поменяла не только простыни, но и матрасы, после чего с удовлетворением растянулась на своем ложе. Сразу пришло успокоение, и я поняла, что заснуть я здесь все-таки смогу. Безусловно. Я попробовала расшевелить свою совесть, которая смогла бы притушить злорадное чувство, вызванное совершенной местью, но она удачно была усыплена относительно мягкой постелью.
Я уже начала было мечтать о сновидениях, настолько приятных, насколько это вообще возможно в подобном заведении, когда тишину нарушил голос:
— Слышь, ты, белобрысая, как звать-то тебя?
Голос этот невозможно было не узнать — низкий и чуть с хрипотцой. По всей видимости, Шрамированная еще не собиралась успокаиваться. Я с трудом разлепила уставшие веки и недовольно уставилась на нее.
— Да ты не ерепенься. Дело у меня к тебе. — Она с опаской глянула на мои ноги, лежащие поверх одеяла, но все-таки решилась и присела рядом с ними, на самый край. — Вижу, ты девка крутая, если че, сопли утирать не придется. Да и облицовкой удалась. — Она еще раз посмотрела на мои ноги, правда, на этот раз в глазах видна была зависть. — Мне как раз такая нужна. Хочешь двести баксов за ночь заработать?
