Новоселова.
На этот раз заведующий удивился уже по-настоящему. Какое-то время он молча смотрел на меня, в изумлении вытаращив глаза, а потом выдохнул:
– Не может быть! И вы думаете, что это он... Новоселов?!
– Все факты указывают на это.
– Но как же он... Вы знаете, ведь он очень слаб! Хотя... Состояние подобных больных отличается нестабильностью. Случаются периоды, когда они чувствуют себя вполне нормально, даже хорошо, а иногда... бывают настоящие кризисы...
Он вновь задумчиво уставился в стену.
– Ну, хорошо, – сказал мне заведующий через некоторое время, – я разрешу вам поговорить с ним. Но очень попросил бы вас, несмотря на все эти... обстоятельства, попытаться все-таки не слишком волновать его. Я понимаю, ваша задача – поймать преступника, припереть человека к стене, но я врач, и моя задача – помогать людям. Тем более... Видите ли, у этого пациента совсем особая ситуация. Совсем недавно для него уже нашли донора, но в результате почку пришлось отдать другому больному, поскольку Новоселов не нашел денег, чтобы оплатить операцию. Это очень дорогостоящая процедура, и мы всегда предупреждаем своих больных, но, насколько я понял, Новоселов рассчитывал, что деньги у него будут. Но... по всей видимости, что-то не сложилось.
– Это мне тоже известно.
– Да? – очевидно, в книге судьбы заведующего было написано, что весь сегодняшний день он будет только удивляться. – Ну тогда... тогда тем более! Тем более, я попросил бы вас отнестись... с пониманием. И еще, когда будете разговаривать с ним, пожалуйста, следите за его самочувствием, если увидите, что с ним происходит что-то неладное, сразу вызывайте медсестру. Состояние его сейчас очень нестабильно, а если начнется кризис, очень важно оказать помощь как можно быстрее.
– Хорошо, – пообещала я.
Заведующий сам проводил меня до палаты и предупредил персонал, чтобы нам не мешали.
Я приоткрыла дверь и даже с некоторым страхом посмотрела на человека, о котором уже так много слышала, прежде чем увидеть его. Может быть, даже слишком много.
На больничной койке под капельницей лежал крупный и, очевидно, довольно высокий мужчина, о былых габаритах которого теперь можно было догадаться разве что по массивным костям, которые выпирали из- под одеяла. Невероятная худоба и общая слабость его сразу бросались в глаза.
Но при взгляде на его голову, которая покоилась высоко на подушке и казалась просто огромной в соотношении с туловищем, сразу можно было понять, что перед вами – личность неординарная. Крупные черты лица, высокий лоб, квадратный подбородок – все говорило о том, что этот человек обладает сильной волей и незаурядным умом. Даже находясь в столь беспомощном состоянии, он внушал уважение.
Поняв, с кем мне придется иметь дело, я сразу сообразила, что разыгрывать здесь какие-то спектакли было бы совершенно бессмысленно. К тому же по выражению лица Новоселова было видно, что он почти сразу догадался, в чем дело.
– Вы из милиции? – спросил он, помолчав немного.
Этот вопрос еще раз подтверждал, что человек, от которого мне предстояло получить чистосердечное признание, далеко не глуп. Казалось бы, это должно было насторожить меня и заставить на ходу изобретать какие-то специальные приемы, чтобы выудить из него правду, но почему-то все получилось совсем наоборот. Почему-то, именно услышав этот вопрос, я сразу поняла, что придумывать мне ничего не придется.
Не знаю, может быть, вся предыстория нашей встречи с этим человеком оказала на меня такое влияние, или мысли о его отчаянном положении... Или просто такова была сила впечатления, которое он на меня произвел, но моя уверенность в том, что он не станет юлить и отпираться, была так сильна, что и я, в свою очередь, не только не посчитала нужным придумывать «приемы», но даже не стала скрывать, кто я на самом деле такая.
– Нет, я не из милиции, – ответила я. – Я частный детектив. Меня зовут Татьяна. Я провожу расследование по поручению... одного из родственников Шульцмана.
– Вот оно как... – Новоселов чуть заметно улыбнулся. – То-то я подумал... что-то уж больно быстро. Милиция-то наша... торопиться не любит.
– Да, но... Я должна предупредить вас... скорее всего, официальное следствие... в самом скором времени будет поставлено в известность о результатах моего расследования.
Я говорила это и не верила своим ушам. Неужели
«Идиотка! – кричал где-то внутри меня возмущенный голос разума. – Куда тебя несет?! Остановись, пока не поздно! Ведь он теперь ни слова не скажет!»
Но, вопреки всем устрашающим прогнозам внутреннего голоса, Новоселов продолжал довольно спокойно разговаривать со мной, даже узнав о том, что официальные органы скоро окажутся в курсе всех его дел. Только улыбка его стала заметнее и словно язвительнее.
– Ну что ж... хоть кто-то... поставит в известность, – говорил он. – Пускай приходят. В тюремной-то больнице не будут так... тянуть. Может, побыстрее все закончится.
Он отвернулся к стене и какое-то время молчал. Вообще, по всей видимости, говорить ему было трудно, он тяжело дышал и иногда делал заметные паузы в разговоре.
– А вы... что хотели-то от меня? – спросил он немного погодя. – Если сумели меня найти, значит, и сами все знаете.
– Да, общая картина мне ясна, но имеются некоторые детали, которые необходимо уточнить, и, кроме того... в этом деле есть некоторые аспекты, о которых можете знать только вы.
– Ну да, ну да. Кое-что... действительно. Ну, о том, что в свое время я поделился с Шульцманом своей почкой, вам, наверное, известно?
– Да. Так же как и о том, что за это вы получили от Шульцмана рисунок Рембрандта... якобы подлинный.
– Да... якобы... Вот именно, что... якобы. Впрочем, сначала я не сомневался, что в моих руках находится именно оригинал. При покупке проводилась экспертиза, так всегда делается, и потом...
Новоселов пытливо посмотрел на меня, как бы решая, стоит ли говорить. Я решила помочь ему.
– Вам было известно, что рисунок украден из музея?
– Ну, в общем... да. А вы и это знаете?
– Знаю.
– Впрочем, сразу могу сказать вам, что мне это было абсолютно все равно, и соображения морали нисколько не беспокоили меня. Мне известно, как хранятся экспонаты в наших музеях... Еще за теми, что выставляются, кое-как следят, а уж те, что в хранилищах... В столичных музеях нет-нет да сгниет что- нибудь, а уж про нашу глушь и говорить нечего. А я с этого рисунка пылинки сдувал... До поры до времени. Но однажды мне стало известно, что к нам в Тарасов приехали эксперты из Третьяковки, и мне захотелось иметь у себя заключение последней инстанции. Ведь если подлинность картины подтверждена такими специалистами, это – как индульгенция, освобождающая от всех грехов сразу. Это означало, что исключается даже сама возможность каких-либо подозрений. И, что правда, то правда, подозрений у меня не осталось. Ни малейших. Но совсем не в том, на что я рассчитывал.
Когда я забрал заключение, в котором черным по белому было написано, что мой рисунок – это очень качественная, высокого уровня копия, я несколько дней ходил сам не свой. И дело было даже не столько в том, что я расплатился за этот рисунок своей почкой... Просто само это ощущение... как если бы ты думал, что имеешь какой-нибудь крупный бриллиант, и носишь его, как бриллиант, и относишься к нему, как к драгоценному камню... и вдруг оказывается, что это кусок стекла. Оказывается, что ты молился не на икону, а на... не знаю... на открытку к празднику 23 Февраля! Не знаю, насколько понятно я описал вам свои тогдашние ощущения, но можете мне поверить, они были весьма неприятными.
