В контексте дионисийского празднества рядом с 'флейтой-позвоночником' могут быть упомянуты и 'свирели (дудки) боли', которые оказываются одними из атрибутов торжества истины в сюжете стихотворения Брентано 'Wenn der lahme Weber traumt, er webe ...' (из сказки 1834-1838 гг.):
Комментируя это стихотворение, С.С. Аверинцев отмечает, что в данном фрагменте 'речь идёт /... / о 'свирельных тростинках боли', 'Schmerz-Schalmeien', которые все сразу кричат прямо в сердце разбуженной, всполошённой ночи. Музыка и боль, резкость звука и острота боли оказываются тождественными. Эта редкостная метафора составляет другую идентификацию, красной нитью проходящую сквозь стихи Брентано, — рана как говорящие, поющие и улыбающиеся уста, как изливающийся родник, как рождающее лоно. Исток слова уподоблен ране, музыка слова — боли' [Аверинцев, с. 24]. На рисунке Маяковского с обложки поэмы 'Флейта-позвоночник' 'изливается' и 'рождает' 'стихи ей' (о таком подзаголовке к поэме сообщалось на первой странице альманах 'Пета' за 1916 год [Правдина, с. 214]) трубка тела-позвоночника, изображённого именно как 'рана', с вытекающей из него кровью. Образы брентановских свирелей, причиняющих боль, и страдающего человека-флейты с обложки поэмы Маяковского могут служить признаками того, что данные авторы представляют искусство дионисийского типа. К этому же типу, в свою очередь, подключаются и флейты Мандельштама. Речь идёт, во-первых, о фрагменте стихотворения 'Длинной жажды должник виноватый ...' (1937 г.) из третьей 'Воронежской тетради': 'Флейты свищут, клевещут и злятся ...' (о дионисийском наполнении этого образа см. в статье М.С. Павлова 'О. Мандельштам: Цикл о воронежской жажде' [Павлов, с. 181, 183]). Во-вторых, мы имеем в виду фрагмент третьей строфы стихотворения Мандельштама 'Век' (1922):
который М.Л. Гаспаров прямо связывает с 'Флейтой' Маяковского: ' /.../ здесь представляется несомненной ассоциация с 'Флейтой-позвоночником' Маяковского и её темой 'моя физическая мука становится песней' [Гаспаров 1995, с. 228]. Связь между двумя этими произведениями оправдана и другой общей для них темой — темой позвоночника, которая у Маяковского задана и заглавием, и рисунком, и текстом пролога: 'Я сегодня буду играть на флейте. // На собственном позвоночнике.' У Мандельштама она звучит в первой, второй и четвёртой строфах стихотворения 'Век':
Комментируя это стихотворение, А.Г. Мец считает вероятным подтекстом строки 'Узловатых дней колена' фрагмент статьи К. Эрберга 'О догматах и ересях в искусстве': 'Человеческая культура растёт как лёгкий, но крепкий коленчатый тростник ... в тех местах, где находится граница между одним коленом и другим, ствол тростника бывает особенно крепок, и можно сказать, что вся крепость тростника — от этих узловых мест его лёгкого и стройного ствола .../... /' [Мандельштам, с. 566].
Этот 'тростниковый' подтекст флейты из мандельштамовского 'Века' оказывается значимым в деле выяснения второго смысла заглавия и рисунка с обложки поэмы Маяковского. Полая трубка, условно изображающая тело героя, представляет собой не только музыкальный инструмент — флейту, но и инструмент для письма. Вниз головой, с вытекающей кровью (чернилами), он может быть понят и как ручка или перо, вполне в соответствии с текстом:
Сближение флейты с тростником для письма, о котором пишет Ф. Оли, позволяет провести ещё одну аналогию: рисунок на обложке поэмы Маяковского кажется близким заключительному четверостишию 'Книги певца' из 'Западно-восточного дивана' Гёте:
слово Schreiberohr точно передаётся сочетанием слов 'тростник, моё перо'. (В буквальном переводе текст Гёте звучит примерно так: 'Обратит на себя внимание [заявит о себе] [даже] камышовый [тростник], // если мир надо сделать приятней! // Пусть мой пишущий тростник // прольётся тем, что так приятно [так дорого сердцу].') 'Акт творения, — пишет Ф. Оли, — был письменным актом Бога: он создавал мир пишучи (schreibend) — с помощью своего тростникового пера (Schreibrohr). Это представление связано с концепцией книги природы, которую Бог писал как своё первое откровение. Смертные авторы [menschliche Autoren] подражают Богу-творцу, чьё созидающее слово, уже согласно концепции Августина, является
