тридцатилетия. В связи с этим он, в частности, возобновил попытки построить храм в своей родной деревне — во дворе дедовского дома. Это происходило, когда я учился в пятом классе, но к тому времени интерес к Тэнри в Ганюдо уже угас, веру сохраняли семья деда, три моих дяди да ещё с десяток семей. Отец страстно убеждал деда и своих братьев, что так встречать тридцатилетие негоже, и предлагал вновь отстроить храм с целью воспламенить в деревне веру. Но дед и другие члены семейства не желали второй раз наступать на те же грабли. Они решили прежде получить разрешение в префектуре. На сей раз разрешение было получено неожиданно легко, но при этом обнаружилось, что на строительство храма нет средств.
Дяди, как и большинство верующих, не были людьми зажиточными и, разумеется, оплатить расходы на строительство не могли. Все расходы пали на деда, которому было уже за шестьдесят, но, истратив своё состояние на богоугодные дела, он не располагал свободными средствами. Как-то ночью, собрав верующих, он обратился к ним со следующим скорбным воззванием:
— Мы должны построить новый храм, чтобы достойно встретить пришествие Бога, и сделать это как можно быстрее, пока не истёк срок разрешения. Но чтобы собрать необходимую на строительство сумму, нам придётся вдвое сократить свой рацион.
Поскольку получить землю под храм было немыслимо, дед передвинул свой дом к восточному краю участка, высвободив под храм небольшую площадку на западной стороне. Тогда же куда-то пересадили оставшиеся ещё со старых времён чудесные древние камелии и много других садовых деревьев. Одна из камелий со стволом толщиной в два обхвата каждый год покрывалась целыми охапками цветов, приглашая гнездиться в своих ветвях птиц-белоглазок, и я в детстве любил, постелив траву, играть под её сенью и ловить птиц на клей. Говорили, что ещё раньше к югу от этих камелий существовал лотосовый пруд — я тогда только-только научился ходить, и как-то так случилось, что я упал в пруд, и меня обнаружили уже практически утопшего, и спасли только благодаря Божьей помощи, но в то время, которое сохранила моя память, пруд был уже засыпан и на его месте протянулся низкий многоквартирный дом, крытый тёсом. Под сенью камелий стояла выбеленная дождями небольшая ступа, и после полудня хозяйки из многоквартирного дома сходились к ней, чтобы натолочь к ужину зёрен и посудачить обо всём на свете.
Итак, дом сдвинули к восточному краю и освободили на западе участок, но денег на строительство всё равно не было. Пришлось идти на предложенные дедом лишения. В доме деда не только стали меньше есть, но начали распродавать всё, что можно было обратить в деньги. Дядя — само собой, но и дед вместе с ним выходили и днём и ночью на рыбную ловлю. Бабушка, невзирая на свои шестьдесят, взвалив на себя коромысло, с утра до вечера продавала в Нумадзу рыбу вразнос. Вернувшись из школы, я брал большую деревянную копилку и обходил дома верующих. В мою коробку шли деньги, вырученные от сэкономленной за день еды.
Собирать по три сэна 'месячного долга' было тяжело, но насколько горше было каждый день собирать деньги в эту копилку! И однако, в какой бы дом я ни заходил, мне сыпали медные или серебряные монетки, не выражая неудовольствия. Выпадали и неприятные дни, когда деньги опускали молча, сжав зубы. Увы, сколько бы верующие ни сокращали еду, денег набиралось немного, и каждый день вечером, с тяжёлым сердцем пускаясь в путь со своей копилкой, я, несмотря на малый возраст, испытывал серьёзные сомнения: почему вера должна быть обязательно связана с денежными заботами? Нашёлся принявший веру плотник из старых знакомых; прослышав, что у деда строят храм, он пришёл из Той, что в Идзу, и заявил, что готов послужить Богу своим трудом. Этот Ямагути оставил в Той жену и детей и один без всякого вознаграждения работал у деда на строительстве храма в течение двух с половиной лет. Его воодушевлял тот же искренний порыв, который заставлял проповедника, забыв о семье, распространять свою веру по городам и весям. Итак, плотник нашёлся, но всё ещё не на что было купить строительные материалы. Тогда некий Ямамото[18], верующий, когда-то давно работавший в услужении у деда, пожертвовал на строительство храма все свои деньги, накопленные за десять лет работы паромщиком в порту Симидзу. Это кажется невероятным, но вера творит и не такие чудеса.
Однако и этих средств оказалось недостаточно, поэтому плотник Ямагути, стараясь уложиться в имеющуюся сумму, самолично обходил одна за другой лавки, где торговали древесиной, выискивая подешевле тут бревно для столба, там доску для потолка. Верующие нашей деревни, до сих пор как будто дремавшие, воспряли духом и в ветреные дни, когда нельзя было выходить в море, собирались у дедовского дома, чтобы послужить своим трудом благому делу: оттаскивали землю к горе Кацура, перевозили камень из Идзу.
Кажется, в это время вера в деревне разгорелась с новой силой. Я до сих пор помню, как старший брат, только что поступивший в среднюю школу, придя в гости к деду, говорил мне, когда мы шли с ним среди рисовых полей по тропинке, ведущей к реке:
— Тот, кто не учится, никогда не достигнет многого. Священнослужители утверждают, что учиться ни к чему, но отец всё-таки послал меня в среднюю школу. Я не считаю, что коль скоро Бог явится на тридцатилетнюю годовщину, учиться не имеет смысла. Пусть до тридцатилетней годовщины осталось немного, но ведь именно те, кто, как мы, трудятся во славу Божию, получат от Бога воздаяние. Так что учиться в школе не грех. В тридцатилетнюю годовщину явится Бог, а к пятидесятилетию в главном храме будет возведён Алтарь Сладчайшей Росы и Япония станет страной богов. На Башню с небес снизойдёт сладчайшая роса, и испившие от неё исцелятся от всех болезней. Знаешь ли ты, Мицу, что такое сладчайшая роса? Скажу по секрету. Сладчайшая роса белая и сладкая, как молоко…
Как взволновали меня его слова! Значит, когда наступит тридцатая годовщина, мы облечёмся в сияние Бога, но что же будет с нашими друзьями? Мне стало по-настоящему жалко всех неверующих. Вероятно, такие же детски наивные чувства испытывали и дед, и мои дяди.
Итак, в углу двора дедовского дома постепенно поднялся маленький храм, точно муравейник, построенный муравьями. Но для участка в какие-то двадцать пять цубо[19] работа продвигалась очень медленно, растянувшись на два с половиной года. Дед и бабушка буквально надрывались на этой стройке, отдавая ей свою кровь и пот, но пользы от этого было мало, напротив, из-за непомерных усилий однажды пришла беда.
В один из дней, когда наконец стали укладывать на крышу черепицу, бабушка, отдыхая возле строительной площадки в вечерней прохладе, сказала деду:
— Когда выхожу из дома на улицу, всякий раз перед глазами как будто движется какой-то чёрный клубок.
— Бог тебя храни, бабушка! — сказал оказавшийся поблизости плотник Ямагути.
А надо заметить, что в тот день она, как обычно, торговала рыбой вразнос.
— Чем ярче свет, тем чернее делается, да ещё ломота в шею отдаёт… Чернота эта растёт, растёт, пока всё не скрывает тьма, вот что меня тревожит!
С нескрываемым беспокойством она потёрла глаза, глядя вверх на крышу храма.
Ещё месяцем раньше мне поручили каждый вечер разминать бабушке плечи, но, как я ни старался, она продолжала страдать от ломоты в суставах.
— Пора тебе перестать продавать рыбу, — сказал невесело дед, который сам к тому времени начал страдать от невралгии лица. Он не жаловался на боль, но у него пропал аппетит, лицо стало серое, он на глазах худел. Домашние поговаривали, что всё это от переутомления на стройке, и не подозревали, что он болен.
Однажды, когда старший брат пришёл к нам в гости, бабушка попросила его посмотреть ей глаза. Они были мутные, с сильно увеличенными зрачками.
— Дырочки в центре глаз стали слишком большими, — сказал брат. — Если так дело пойдёт, зрению — конец.
Его слова всполошили деда, тётушку О-Тига и плотника Ямагути. Они подбежали к бабушке, повели её на свет, заглядывали по очереди ей в глаза.
— И в самом деле дырки что-то слишком уж большие!
— А у других какие дырки?
Впервые разглядывая друг у друга зрачки, они удивлялись непостижимому чуду человеческого глаза.
— А сейчас ты тоже видишь черноту?
— Как будто что-то крутится под самым носом, но только протяну руку, чернота отступает.
Я беспокойно наблюдал за этим переполохом, а брат — по его словам, он изучал в школе физиологию
