были только отдельные крыши. И крыши эти казались незнакомыми.
Ниже всех огней, у самой воды, он увидел костер: красноватое пламя маялось под ночным бризом и отражалось в реке. «Там же люди! — осенило его. — Раз костер горит…»
— Эй, кто-нибудь! Люди! — крикнул он.
Голос на реке показался громким и звучным. Кто-то ходил у костра — свет его на миг заслонился.
— Дайте лодку! Перевезите!
— Кто там? — спросил невидимый человек.
— Да я это, я! — обрадовался Иона. — Заблудился!
Он ждал затаив дыхание. На той стороне брякнула цепь и через минуту заскрипели уключины.
— Навезли вас, бичей, — ворчал человек в лодке. — Нажретесь и дурью маетесь по ночам… Хозяева, в бога мать… Как щенят бы вас, камень на шею…
Иона дрожал от радости, как недавно от озноба.
— Это какая деревня? — спросил он. — Как называется?
— Во, — выругался мужик. — Ты откуда такой? С Запани, что ли?
— Я из Стремянки! — закричал Иона, хотя лодка уже была рядом. — Из Стремянки я!
Расставив руки, он подождал лодку, вцепился в ее нос и неловко полез через борт.
— Опрокинешь! — прикрикнул мужик. — А чей ты, из Стремянки?
— Заварзин, — сказал Иона. — Василия сын…
— Какой Заварзин? — оживился мужик и перестал грести. Лица его не было видно, только светлеющее пятно.
— Иона я, большак.
Брошенные на воде весла тихонько шевелились сами собой, ледку несло вдоль берега. Мужик сидел, опустив руки.
— Убили, значит, Тимофея-то? — спросил он наконец. — Вместе с женой, значит…
— Убили, — ощущая резкий озноб, вымолвил Иона.
— Осиротили детей, сволочи, — мужик достал портсигар, зажег спичку, и при ее мимолетном свете Иона увидел лысеющего человека с тяжелым лицом. — Что с ребятишками-то решили?
— Не знаю, — признался Иона.
Мужик несколько раз глубоко вздохнул, затянулся папиросой, освещая лицо, однако Иона так и не узнал его. Лодку развернуло носом к деревне, огни пропали за спиной, и лишь запечатленные зрением пятна их стояли в глазах. Мужик резко выплюнул окурок и решительно взялся за весла.
— А что тебя носит-то здесь? — с прежним недовольством спросил он. — Дома горе такое…
— Намок я, заблудился, — пробормотал Иона. — Это что за деревня?
— Яранка…
Иона привстал, качнул лодку.
— А огни? Ведь тут и нет никого…
— Погляди теперь, нет! — зло ответил мужик. — Наехали, паразиты…
И замолчал, громко сопя и взбуравливая веслами воду. А Ионе хотелось говорить, рассказывать, только он не знал, с чего начать. Лодка ткнулась в берег у самого костра, так что брызги попали на угли.
— Ты что же, мокрый насквозь? — вдруг спросил мужик. — Рваный какой-то… Грейся давай! Замерз?
Иона прильнул к огню, мгновенно окатившись паром, затем сел на пустой ящик и вытянул ноги. Повязки где-то слетели, но ссадины уже не кровоточили.
— Как ты считаешь, бог есть? — спросил Иона.
— Чего? — недобро протянул мужик.
— Бог, говорю, есть?.. Он спас меня сегодня. В запани чуть не утонул… Теперь вот ты на берегу очутился.
— Сам себя спас, — буркнул мужик. — Если б по воле божьей, так бы не изгваздал костюм-то…
Только теперь Иона разглядел, что пиджак и жилет изорваны в клочья, из дыр на плечах торчал рыжий ватин. Светились белые колени. Мужик примкнул лодку.
— Чего тебя в запань-то понесло?
— Выпил я… А потом утопиться хотел, — признался Иона. — Ну, не то чтобы специально…
— Дурак, — прорычал мужик. — Горя отцу мало?! Если свою жизнь не жалеете…
— Говорю же, по бревнам побежал, да и… Лес-то какой пошел? Значит, не смерть мне…
— Вставай, пошли в избу! — приказал он. — Утопленник… Бегом!
Иона бежал, словно по битому стеклу; болели ноги, спина, жгло исцарапанный живот. Яранку было не узнать. При свете фонарей он увидел с десяток брусовых срубов на месте, где стояли деревенские избы, выведенное под крышу каменное здание с пустыми проемами окон, и куда ни глянь — поддоны с силикатным кирпичом, кучи досок, железобетонных панелей, бетономешалки и стальные конструкции.
Мужик подвел его к сгоревшей избе, посредине которой стояла русская печь, велел обождать, а сам пошел сквозь крапиву, лопухи и нагромождение обгорелых бревен. Долго рылся там, шуршал углем и, вернувшись, бросил к ногам Ионы опорки от старых пимов.
— Обувайся… А то на другой конец топать: стекла, гады, набили — не ступишь.
Иона надел опорки, однако мужик уходить не спешил.
— Вот моя изба, — сказал он глухо. — Печь вот. На ней я и родился. Мать всех нас на печи рожала… Ничего, нич-чего! Заплатят!
И пошел вперед, словно забыв о своем спутнике.
Окна избы старика Ощепкина были закрыты новыми, белеющими в темноте ставнями. Дед с бабкой не спали, видно, поджидали кого-то. Ощепкин впустил их во двор, но только в избе увидел, что пришли двое, и, увидев, нисколько не удивился, даже не спросил, кто, откуда и почему такой мокрый и оборванный. Иона последний раз встречался со стариком лет пять назад, и ему казалось, что Ощепкин не узнает его. Старуха, едва глянув на Иону, тут же открыла сундук и достала белые кальсоны и длинную белую рубаху, подала:
— Переоденься-ка, сынок, продрог, поди…
Иона переоделся, а Ощепкин набросил ему на плечи тулуп и, посадив за стол, подал кружку с горячим сбитнем.
— Ты хоть узнал меня, дед? — хлебая и обжигаясь, спросил Иона.
— Да как же вас не узнаешь? — вздохнул старик. — Если ночью да с шишками приходит человек, известно чей… Намедни отец твой такой же явился, нынче сын…
Мужик вышел на улицу, а Иона полез на печь. Возле порога лежала его одежда, скомканная, как змеиный выползок.
— Я не дрался, — сказал Иона, укрываясь тулупом. — А это что за мужик?
— Да ваш, вятский… Тоже ходит, мается, места не найдет.
Рубаха пахла свежевыстиранным, высушенным еще зимой на морозе бельем. Иона пригрелся, ощущая, как блаженное тепло разливается по телу и притупляет боль, закрыл глаза и спросил:
— Слушай, дед, а бог есть или нет?
— Я, паря, не знаю, — покряхтел старик. — Тоже сомнение берет: есть — нет? Сколько уж смерти прошу — не дает. А кому жить охота — тому смерть посылает… Прости, господи!
Он не видел, как вернулся с улицы мужик, услышал его голос:
— Ладно, спи… Завтра на мотоцикле отвезу. Что ноги-то бить?
Иона вздрогнул:
— Ты погоди, погоди! Я здесь побуду, полежу немного… Я ведь тоже на печи родился.
Невидимый старик бродил по избе и тихо, раздумчиво говорил:
— Что народу не хватает? Что эдакая канитель? Строят да жгут, строят да жгут — не поймешь нынче…
Дети были накормлены, умыты, уложены в постели, и все, что можно постирать и вымыть, постирано и вымыто. Но Катерина сняла с веревки подсохшее белье и взялась гладить. Заварзин молча подошел и
