– Как там твоя жена? Вы что, опять сошлись?
– Не волнуйся, не сошлись. Она там – я здесь.
– Я и не волнуюсь. Но ведь это она тебя пригласила?
– Я там работал.
– О, – сказала она и больше о жене не спрашивала.
Лучше бы она спросила его о подружке, которая, между прочим, должна была скоро придти. Сначала мастер собирался позвонить ей – сказать, что занят, но теперь наоборот – хотел, чтобы пришла и вытеснила соперницу. Это как-то удачно сложилось в его голове – не надо будет проявлять инициативы по выдворению московской гостьи, пусть женщины сами разберутся. А он как бы и ни при чем. Неловко ему было говорить – извини, мол, подруга, но твое место давно занято, прощай, пиши письма. Странная все-таки тетка, не могла же она думать, что он семь лет будет ее ждать и жизнь его обездвижется, пойдет как бы по второстепенному руслу, пока о нем, художнике, не вспомнят.
Все получилось даже проще и легче, чем он ожидал, слегка нервничая в предчувствии развязки. Машу, так звали подружку, ничуть не смутила московская гостья. Пришла веселая, с бутылкой настоящей или поддельной «Хванчкары» – вдруг среди полуголода стала появляться вина, о которых раньше ходил только слух, что они действительно есть, и кто-то их пьет. Втроем сели ужинать, и его бывшая любовь, предупрежденная о его подружке, хоть и изображала из себя члена компании (а куда ей было деваться?), видно было, что чувствует себя не в своей тарелке. Что огорчена. Более того – что признала женское превосходство молодой соперницы и как-то поблекла, ушла в тень, что его удивило – ведь раньше она казалось самодостаточной.
Вина, конечно, не хватило – продолжили столичной из холодильника, впрочем, только мастер с подружкой – она отказалась – и когда пришла пора ложиться, мастер был в самом прекрасном расположении духа и предложил занять одно спальное ложе на троих. Шутил, но если бы женщины согласились, не возражал бы. Никогда в жизни не спал с двоими, а теперь, вроде, само к тому шло. Но она отказалась. «Ты пьян, Дмитрий» – сказала она и отчужденно, но в то же время зависимо, спросила: «Покажи, где я буду спать. Могу и на полу».
Мастер указал ей на тахту дочери в соседней комнате, повесил для нее в ванной полотенце. В узком коридоре они столкнулись плечами, и он, размягченный выпитым, взял ее за руки, то ли прося прощение, то ли давая понять, что она по-прежнему дорога ему. Скорее это было притворство, и она осуждающе выдернулась, что ей было теперь вовсе не по статусу. И мастер, хоть и был действительно пьян, удовлетворился этим ее осуждением. Он как бы предложил, а она его оттолкнула – теперь он был вправе поступать по-своему.
Она первой помылась, закрылась в комнате и замерла, а они еще дурачились, наполнив ванну и намыливая друг дружке чресла, хихикая и взаимно зажимая рты – близость третьего лишнего провоцировала на глупости и непристойности – и, добравшись до постели, бурно занялись любовью. Подружка вошла во вкус, да и застенное соседство подстегивало, и она стала охать и стонать как сумасшедшая. Пока в стену не раздался стук, и голос из приоткрывшейся двери не сказал: «Потише, пожалуйста. Спать мешаете».
Под утро мастер проснулся от боли в мочевом пузыре и, освободившись, лег к своей подруге с приливом нового желания. Так когда-то было у него с его бывшей любовью, – она отдавалась ему в полусне. Подруга спала как убитая, и его попытки овладеть ею спереди успеха не имели, а когда он, пристроившись к ее гладким ягодицам и с помощью собственной слюны увлажнив лоно, кое-как погрузился в него, подруга мекнула недовольно и оттолкнула его задом.
«Что она себе позволяет?!» – вскипел мастер, но настаивать на продолжении не стал. Не зная, что делать со своим стоящим желанием, он на цыпочках подкрался к двери в комнату дочери и открыл ее. Его бывшая любовь не спала, видимо, слышала его перемещения, – она смотрела на него, натянув одеяло на подбородок, словно защищалась – не то от него, не от самой себя, не то от того, что еще оставалось между ними. Он понял это и с чувством хозяина положения одним рывком сдернул с нее одеяло. Она была голой. Он лег на нее – она не сопротивлялась Она со знакомым вздохом открылась ему, и он вошел сразу, глубоко, как бы правый и в то же время изумленный, что все так просто, что все ему дозволено, и довольно быстро разрядился тем, что осталось после ночи, – она же, чувствуя, что отстает, вцепилась в его плечи ногтями, догоняя его встречными биениями бедер и, молча содрогнувшись, кончила следом, будто зная, что это последние секунды их чувств, однажды пересекшихся в этом мире. И тут мастер почувствовал, что совершил ужасную ошибку. Нет, он не мог этого хотеть – его просто околдовали. Он тут же встал, глядя в сторону, сказал «прости» и вышел.
