Конец вечности

Я таю в горьком свеченье лика,
я погружаюсь в седые воды.
И я держусь за трамвайный дребезг,
как утопающий за тростинку.
А близ, у берега — гибкий вереск,
но слишком поздно менять пластинку.
Я — закорючка, я — запятая,
меня ведь нет, и не надо вовсе.
Мне птиц предсмертная злая стая
стучится в плоть. Я врастаю в осень
всем телом. Видишь, аорта дышит
знобящей пасмурью, мелким снегом.
Я разве зреньем держусь за крыши
раскосой хваткою печенега.
Разрушен голос. По швам расхожим
ползет, расслаиваясь, сетчатка.
Кто это здесь, на меня похожий,
уходит в щйрбину отпечатка?
Она смеется в конце аллеи.
Зачем оттуда так много света?
И кто-то шепчет: «Иди, смелее!
Ты понял? Это конец сюжета».

декабрь 2000

ОДИН ДЕНЬ ИТ-ЖУРНАЛИСТА

Моим коллегам по издательскому дому «Компьютерра»

Я потерялся в трамвайных изводах,
Я ошалел от цифири маршруток.
Нет бы — махнуть в Баден-Баден на воды,
Там иностранных раскармливать уток.

Где уж… Еще подвернулась халтура.
Я путешествую разве на «мыши».
Сеть, понимаете, инфраструктура…
Кто же еще ее, падлу, опишет?

Хоть бы начальник сказал недовольно,
Видя, что сгасла в коллеге сноровка:
«Ты журналист, или хорь протокольный?»,
И отослал меня в командировку.

Так ведь не скажет, он вежливый шибко,
Да и меня не поймешь без устава,
Что это, в тридцать три зуба улыбка,
Или свело лицевые суставы…

Что до сознанья, — так сделалось падко
На созерцание до сладострастья
Онтологического недостатка
Или не менее умной напасти.

Лучше бы тихо дошел до столовой,
(Благо, находится в офисе просто),
И под шумок поедания плова
Полюбовался пейзажем погоста.

В том, что редакция задним фасадом
На мусульманское смотрит кладбище,
Кто виноват, разбираться не надо,
Все же огромного парень умища.

Memento mori да memento mori…
Помню, отстаньте, скорее бы лето,
Мало того, что с Анютою в ссоре,
И ни хрена не жуется котлета.