заразиться смертью. Пса требовалось пожалеть, помочь ему преодолеть страшный рубеж, но брезгливость и злость за недосыпание оказывались сильнее. Неделю они с женой продержались, но после выходных, когда спали по очереди, кололи псу сульфокамфокаин, анальгин и димедрол, не выдержали и вызвали ветеринара. Пес ушел в свое собачье небытие. Больше Николай собак не держал. Кошки уходили незаметней, может, потому что были мельче. С другой стороны, смерть смерти рознь. Люба умерла давно, он не видел этого своими глазами, и не факт, что совсем умерла — вот же она, ходит, говорит. Во всяком случае, брезгливости новая жиличка у Николая не вызывала.
Зима шустро как заяц скакнула из января в февраль и подгрызала март. Николай привык к неотлучному присутствию Любаши, но не так, как привыкают к кошке. Другого смутило бы подозрение, что мысли более не являются интимной собственностью владельца, и Люба может слышать их, но Николай скоро забыл о том. Его реальность оставалась столь же нелинейной, как и прежде, и он вдохновенно творил истории, теперь уж для Любаши. Солнце в мастерскую никогда не заглядывало, мешал флигель напротив, но дневного света хватало, чтобы изгнать «сожительницу». Днем Любы не было. Николай стал чаще задерживаться, дожидаясь ее возвращения в сумерки.
— Не пойму, — жаловался Николай. — Почему ты не видишь сквозь стены? Путаница у вас, почти как у нас в канцеляриях. Тоже бюрократия? Одному можно двор контролировать, другой нельзя из помещения нос высунуть. Нелогично. Вы же оба духи. А что на нашем этаже твориться — тоже не видишь?
Любаша пожимала плечами, совсем как современная школьница, и загадочно обещала перемены.
— Какие перемены? Ты же не умеешь предсказывать, — подначивал Николай. Некоторые перемены в доме все же имели место. Не совсем в доме, скорей в дворницкой. Бомж Толя, крупный чернявый и быстроглазый, перешел на легальное положение, хотя шансов у него было меньше, чем у прочих. Прошлой зимой Толя отморозил ноги, да так убедительно, что началась гангрена. Его, без сознания, забрали в больницу прямо с улицы — повезло, под самые холода попал на белые простыни к теплым батареям. Ноги ампутировали. Выписывать Толю было некуда, после некоторых проволочек он вернулся в общину, но тут его приметили
— Ну, расскажи как очевидец, что же все-таки произошло в семнадцатом году, — спрашивал Николай. — Как такое вообще могло произойти, в голове не укладывается.
Любаша шевелила бледными пальцами, словно собирала и распускала невидимое полотно, беспокойно водила глазами.
— Я не помню. Да ведь я на тот момент уже не была свободна. — Она избегала слова «умерла», предпочитая эвфемизмы.
— Как можно не помнить. Поворотный момент истории, не хвост собачий.
— Это сейчас он числится поворотным, а тогда был обычный. Ведь вы тоже помните только личную историю. Семью, друзей, — Любаша чуть покраснела, — своих подруг. Некоторых.
— Ты ошибаешься. Что спорить, — загорелся Николай, — я тебе докажу.
Он созывал друзей, рассаживал их в мастерской, отставляя один стул и не позволяя на него садиться никому — для Любы. Это доставило особенное удовольствие: привлечь Любашу, невидимую другим, пригласить ее на вечеринку с живыми, поставить ей стул. Люба не шла в комнату, пряталась за шкафом. Николай сердился, из кухни она ничего не услышит и не увидит, но уговаривать Любу при гостях не мог, это выглядело бы странно. Делал ей страшные глаза, кивал головой, но Люба лишь больше забивалась в угол, шептала: — Я все слышу и так, не беспокойтесь.
— Ты что гримасничаешь? — интересовался некорректный Кирилл, замечая подмигивания хозяина.
— Давайте уже быстрее выпьем, — не давала отвлечься Нина и выручала Николая, сама того не желая. — У меня новый тост: со свиданьицем!
— Господа поэты, — громко, для Любаши, вопрошал Николай. — Что вы помните о дефолте, к примеру. Или, что в первую очередь приходит в голову, когда говорят о провале попытки переворота.
— Ох, и нажрались мы тогда, на даче у Татьяны, всю ночь квасили. — Мечтательно начинал Кирилл, и Вадим поддерживал:
— Да, помнишь, в два часа ночи, как раз, кошка окотилась у меня на постели, я на чердаке ночевал. Кровь, темнота, страх. Татьяна потом простыни стирала в пруду, едва рассвело. Очень символично.
— А что такое провал попытки переворота, — интересовалась Нина, не слушая прочих, — ГКЧП, что ли?
Николай терялся: — Это все, что вы помните?
— Почему же. Но ты просил, в первую очередь. Карточки еще помню. Той водки, что по карточкам продавалась, мне на год хватило. Как мы мало пили в те времена, куда все делось. — Вадим выпивал рюмку и привычно морщил лоб.
— А я свои карточки продавала, — поддерживала Нина. — У меня тогда еще была жива Флерюшка, первая собака. Она в магазине танцевала. Убежит от меня и танцует перед очередью на задних лапках, передними хлопает, зарабатывает. Ее во всех магазинах знали. В очередях скучно стоять, а тут — развлечение. Пушистая такая, белая с черным. Настоящий папильон.
Николай пытался мысленно объяснить Любе, что его друзья все помнят, но не хотят разводить за столом политинформацию, потому и говорят о личной истории, но начинал сомневаться в том, что она действительно слышит мысли. После принимался сомневаться в памяти друзей, еще позже — в самих друзьях. А в самом конце думал лишь об одном — как бы ненавязчиво отправить поэтов по домам, чтобы никто не остался ночевать, хватит одного общежития на двор, бомжацкого.
Зима катилась весело, как круглый ноздреватый и золотистый блин, а солнце маслом стекало по краям и сверкало на гладких заснеженных крышах. Близилась масленица. Пегая кошка исправно заходила в гости, признавала Любу за свою. Кошка несомненно видела и Любу, и Хозяина, даже терлась о Любашину юбку, выгибала спину и урчала. Насчет Хозяина Николай убедился, с полчаса наблюдая, как Кошка следит за тенью под стеллажами, поворачивая голову, но, не трогая тень лапой, видимо, от избытка почтения. Несколько раз заявлялся с пустым ведром или канистрами бомж Володя, маленького росточка, бледный до синевы, но удивительно опрятный. С водой у общины вечные проблемы, а когда начинаются зимние аварии, трубы перемерзают — просто беда. Николай охотно пускал Володю набрать воды, выслушивал байки и новости. Подступающая весна сказывалась во всем. Вот и Володя заявил, что у новой жилички Ольки роман с Профессором, высоким бородатым бомжом. Не просто роман — настоящая любовь. И они, остальные, то есть, Володя и Степан, даже пару раз не ночевали дома, чтобы устроить «молодым» настоящий медовый месяц. Николай хохотал, Володя улыбался, и неуверенная улыбка выглядела на сморщенном маленьком личике как рана.
Поклонниц Николай принимал у себя нечасто. Несколько раз появлялась Ирина, стягивала колготки прямо в темной прихожей и приступала к делу. У нее возникла идея-фикс заниматься любовью на пороге, а Николай не приверженец акробатических этюдов, не потому что перед Любой неловко, самому неловко двигаться, тыкаясь голыми коленями в старые рамы, сваленные у стены. Зачем отказываться от удобств, и так минимальных. Заходила Рита, но вздохов и разговоров случалось больше, чем прочего, ради которого он и терпел пронзительный Ритин голос. Ко всему, Рита норовила залезть в шкаф, посмотреть, в порядке ли Николай содержит свои вещи, она отличалась необузданной хозяйственностью, что опасно и чревато последствиями. Застенчиво появлялась жена, приносила вкусненького, просила позволения вытереть пыль.
