Суккуб

Я нащупала рукой ручку двери. Он расстегнул верхнюю пуговку джинс и потянул в стороны. Я хватала его руки, стягивающие с меня штаны. Инстинктивно опустилась на пол, чтобы они оказались недоступны.

— Леша, перестань. Ты пьян. — Говорила я четко и односложно. — Перестань. В аптеке. Вчера. Ты платил за лекарства?

— Лида…

— Черт. — Я выругалась, когда опустившись на пол, вместо того чтобы спрятаться, оказалась еще ближе. Руки были под футболкой. Губы легко смирились с отвернувшимся лицом и всосались в шею. Колени оказались подо мной. Он думал, что я пришла именно за этим. Потому что ему было плохо. Так сказала Анька. Так сказал Макс. Он молчал, но его молчание сказало достаточно. Скосив взгляд на пачку геркулеса, я сглотнула и откинула голову на дверь. Ну почему, почему?

Я подумала, я сказала: Леша, отодвинься.

Я смотрела на него: Успокойся.

Я поднялась на ноги, застегивая джинсы и поправляя лифчик: Поспи два часа.

Подняв геркулес, я пошла прочь.

Все не так. Все совсем-совсем не так!

12

Два дня я старательно избегала Лешку. Два дня я пыталась вспомнить, кто заплатил за лекарства. Два дня, как на иголках, я пыталась вспомнить случаи, когда я могла бы срываться в течение прошедших четырех лет. Это значило бы, что я лишь поставила зеркало перед своей совестью. А сама делала, что и раньше. По мелочам. Без особых затрат…

Энергия в природе не возникает из ничего и не исчезает; она только может переходить из одной формы в другую, — это все, что мне оказалось нужным в двенадцать лет для понимания природы взаимодействия. Энергия нейтральна и безымянна. Она течет сквозь всех и циркулирует внутри каждого. Самый простой способ позаимствовать ее для своих целей — возбудить физическое желание. И это не плохо. Это как кровопускание. Как донорство. Как месячные. Когда уходит кровь, организм работает на компенсацию и обновление. Так я считала в двенадцать, в тринадцать, в четырнадцать, в пятнадцать, в шестнадцать лет. Сейчас я об этом не думаю…

Я обегала взглядом занятые компы и безразличные затылки. Я постукивала мыском по полу.

— Ты когда освободишь? — Наклонилась к Гальке.

— …После меня Миха занял. — Сказала она захлебнувшись.

— После кого никто не занял? — Повысила я голос.

Ко мне обернулась пара безразличных взглядов. Никто не ответил.

Будет слишком странно, если я навещу побитого урода? Справлюсь о здоровье… бла-бла-бла.

Еще раз обежав взглядом затылки, макушки и лбы, я вышла. Интересно, бугая исключат или снова пронесет?

Я помнила станцию метро, я знала этаж, я позвонила в звонок под номером 221.

— Кто? — Безразлично скрипнул урод за дверью.

— Лида.

Я поморщилась, взглянув на его физиономию. Лиловые отпечатки любви и верности Дрона расплывались на лице в желтовато-зеленом ободке. Правая рука висела на перевязи. Кисть распухла и стала землисто-коричневой. Это был редкий случай, когда синяки могут украшать.

В образовавшейся заминке он отошел от двери, впуская. Я не могла сказать, что пришла навестить. И не только потому, что это было ложью. Просто, не могла. Я искренне относила его к подвиду людей, с кем здороваться и кого благодарить излишне. И, о, да — это было отголоском немыслимого высокомерия. Заработала я его в последних классах школы. Избавиться до сих пор не могла…

Осознавая, мирилась. Собираясь исправиться, молчала и делала по-прежнему.

— Сломана? — Спросила, снимая туфли.

— Нет, трещина. Ерунда. — Он пошел на кухню, с которой слышался треск и плыл аппетитный запах жарившегося мяса. Я направилась за ним. Встала в проеме двери, облокотившись о косяк. Однорукий кулинар-любитель в процессе стряпни. Из-за рыжих волос лиловые синяки казались неестественными, наложенными гримером. Только красные ранки на брови и губе были настоящими.

— Почему он напал на тебя?

Урод обернулся, накрыв крышкой сковороду. Помолчал, немного, смотря в пол.

— Потому что я — «урод»?

Я вздрогнула и отвела взгляд. Захотелось выйти. Уйти. Совсем.

— Пойдем. — Кивнул он, проходя мимо. Я вжалась в стенку и щелкнула затылком выключатель туалета. Обернувшись, щелкнула еще раз и пошла за парнем.

Позакрывав окошки на компе, он еще раз кивнул и ушел. Я почувствовала себя такой дрянью, какой еще ни разу в жизни не чувствовала. Взяв из сумки флешку, прошла и села в кресло.

— Что такое

хорошо

и что такое

плохо? —

Спрашивал меня экран монитора. Открыв Word, я закрылась от вопроса и вздохнула.

Вздрогнув от звука его голоса, я обернулась.

— Что?

— Есть будешь? — Повторил он.

— Да. — Кивнула я прежде, чем подумать «нет». Когда я ела нормальную еду? Когда я вообще ела что-то, кроме настоявшегося в кипятке геркулеса?

— Помоги. — Кивнул он в ответ и скрылся.

Я нажала «сохранить» и пошла на кухню.

— Подержи дуршлаг.

Засунув ладонь в кусок асфальта с сочной зеленой травкой в трещине, урод взял кастрюльку и откинул вермишель. Я засмеялась, глядя на застрявшую в асфальте ладонь. Подняв взгляд, он тоже чуть улыбнулся.

— Сядь, калека. — Сказала я. — Здесь?

Положив ладонь на серебристую поверхность навесного шкафа, я обернулась к кивку. Достав вилки, урод сел. Только наложив нам обедо-ужин и сев за стол, я впервые попыталась вспомнить, как его зовут. Пыталась, и не могла.

Мы обедали на асфальтовой обочине. Точнее, на обочине стояла сахарница и заварной чайник. В углу под ним валялся нарисованный окурок. Мы же ели на проезжей части. На сгибе справа шла разделительная полоса. Не сплошная…

Очень странное ощущение посещало при мысли, что ты поглощаешь еду на асфальте рядом с чьим- то окурком. Я и так чувствовала себя последней дрянью. Сейчас же самооценка скатывалась под плинтус. Как же его зовут-то?

— Я могу еще посидеть? — Спросила я, моя посуду.

— Сколько хочешь. — Ответил он и исчез.

Выключив воду, я услышала шум телевизора. Поглубже вдохнула и пошла за комп.

13

Мы стояли в коридоре и потрясывались перед сдачей Истории отечественных СМИ. Я посматривала