ПРОДАЕТСЯ ДОМ С ГОРОЙ
Когда-то она прочитала, что бессонницу можно победить, если с вечера готовиться не к ней, а ко сну. С тех пор каждый вечер превращается в ритуал.
На тумбочку у изголовья кровати поставила транзисторный приемник. Потом, когда ляжет, найдет тихую музыку. Рядом — чашку со слабым чаем. Еще книгу: если музыка не поможет уснуть, можно почитать. Еще фонарик на батарейках, это на случай, если ночью придется выйти во двор. Под кровать — теплые меховые тапочки, под одеяло — грелку.
Теперь подложить дров в печку. Уголь она экономит, ждет, что зима еще возьмет свое и будут злые холода, вот тогда и пригодится сбереженный ею уголь. А пока хватает и такого тепла — от сухих виноградных корней. В долине корчевали старые виноградники, и она запасла целую гору этого топлива. До весны дом можно и не продать, пригодится все, что запасено.
Аккуратно вложила в печку корявое темное полено. Огонь начал лениво облизывать его. Когда-то дети хотели сложить в ее комнате камин, не разрешила. Теперь жалеет. Приятно смотреть на огонь. Но это можно делать и так, сидя у открытой дверцы печки. Да и что о камине жалеть, когда дом уже продается. Как говорится, снявши голову…
Внизу, у ворот, что-то звякнуло. Щеколда. Да нет же, всегда ей кажется вечерами, будто кто-то пришел. Снова зазвенело. Точно, дергают калитку, стучат. Нет, на этот раз не показалось.
Набросила пальто, взяла фонарик. Сразу не могла открыть замок, завозилась. Внизу нетерпеливо стучали в ворота.
— Иду, иду, — ворчала она, спускаясь по ступенькам. Отбросила щеколду, осторожно приоткрыла калитку, стараясь в луче фонарика рассмотреть пришедшего.
— Да что же вы в глаза светите, ослепили совсем.
Голос показался ей приятным. Ну, а разглядеть в свете фонарика что она могла? Что был человек не молодой уже, высокий, немного сутулый.
— Кого нужно? — спросила не особо приветливо.
— Я по объявлению. Вы продаете дом?
— Дом с горой, — уточнила она. — Да что вам, дня мало? По ночам кто же смотрит?
— Какая ночь, бабушка? Еще десяти нет.
— Нашелся внучок, — буркнула недовольно. — Ну проходи, раз пришел.
Она пропустила гостя в калитку, опустила щеколду.
— О, так у вас здесь два этажа, — считал он ступеньки, уже как бы приценивался к дому.
— Этаж один, — поправила хозяйка. — Внизу только вход да подвал, комнаты наверху. Дом хороший, сухой, как орешек. Дворик, правда, маленький. Зато гора есть, с горой продается дом-то.
— Старый дом, старый. — Пришедший уже ощупывал стены, оглядывал неровные углы, в одном месте стены почему-то сходились не прямым, а острым углом.
Кажется, это то, что ему нужно. Как раз такой старый дом в старом городе он и хотел. С горой так с горой.
Городок весь умещался в узенькой долине, улицы карабкались по склонам, участков ровных не было. Сады, огороды разбивали прямо на горных, почти отвесных склонах. Казалось, что если картошку как следует землей не присыпать, она скатится вниз, не прорастет. Потому и говорили, не участок, а гора. И в объявлениях писали: продается дом с горой.
Местные знали, что читать следует — с садом, с огородом. А его такое объявление удивило и умилило. Он представил, что получит во владение не кусочек горного склона, а целую огромную гору. Хотя в этом крошечном городке не может быть огромного.
…А домик правда хороший. Здесь он будет предоставлен сам себе, уйдет от всего суетного и ненужного, что окружает его. Ни долгов, ни обязательств, ничего не возьмет он из большого города. Когда жизнь на излете, нужно уединиться, уйти в себя. Он начнет новую жизнь в старом доме. Ни лиц, ни разговоров, ни телефонных звонков.
— Да, кстати, а телефон? — опросил он у хозяйки.
— Что телефон? — Она ходила следом за покупателем и теперь уже не своими, а его глазами оглядывала стены, замечала и скрипучие половицы, и облупившуюся на потолке побелку, и побитые временем оконные рамы.
— Телефон, спрашиваю, есть? — не унимался покупатель.
— Не знаю, — пожала она плечами — На горе, кажется, есть какой-то.
— А что еще там, на этой самой горе?
— Да как у всех. Садик, два персика, да абрикос, да три вишни-черешни. Ну еще старик мой сараюшку там слепил. Дачкой своей называл, летом и спал там, а зимой вечерами засиживался. Что делал там, не знаю. Я-то не коза по горам прыгать, почти и не поднималась туда. Он велел дом только тому продать, кто с горой купить захочет. Чтобы, значит, сад не срубили, сараюшку не порушили. Все придумывал что-то, мастерил.
Он почувствовал, что если старуху не остановить, воспоминаний до утра хватит.
— Можно, я гору посмотрю? — прервал он ее. — Проводите меня.
— Да что же разглядишь в темноте, может, до утра подождешь?
— Нет, утром уезжаю, дела у меня.
— Иди сам, коль охота. Я потемну не полезу. В сараюшке-то свет есть, а до нее добраться — фонарик дам. И до лестницы провожу, пожалуй…
Лестница — это громко сказано. На толстую доску были приколочены жерди потоньше — вот и все сооружение, придвинутое к довольно крутому откосу.
Одной рукой он держал фонарик, второй цеплялся за кусты, ветки, кое-как взобрался. Внизу мерцал огнями сонный старый город. Над головой светились тусклые, тоже как будто старые звезды. Фонарик, помигав немного, погас.
Почти на ощупь нашел он эту самую сараюшку, с трудом открыл дверь, нашарил выключатель. Тусклая лампочка осветила крошечную комнатку, чистую, без пыли и паутины по углам. Казалось, была эта каморка жилой, обитаемой, будто совсем недавно вышел отсюда хозяин. Сложена она была из листов шифера, фруктовых ящиков, остатков досок, но все равно казалась уютной. Наверное, от запаха сухих трав; они были связаны в пучки и подвешены к низкому потолку.
У одной стены — топчан, у крошечного окошка — трехногий столик, в углу — верстак с аккуратно сложенными на нем инструментами. На гвоздях, вбитых в стены, — соломенная шляпа, накомарник, сачки для ловли бабочек.
Он еще раз внимательно все осмотрел. На верстаке, за куском стекла, в самом углу, увидел телефонный аппарат. Сразу не заметил его, стекло отсвечивало.
Просто так его сюда затащили или подключен? Шнур есть, тянется к окошку, выведен наружу.
Стекло мешало дотянуться до аппарата. Хотел переставить в другое место, но как только дотронулся, раздался голос, очень похожий на голоса всех телефонисток междугородных станций:
— Время ваше истекло.
— В каком смысле?
— В том смысле, что стекло можете взять себе, оно теперь ваше. И время ваше, можете звонить.
— Ну, теперь понятно. А кто это говорит?
Вместо ответа он услышал короткие гудки, будто на другом конце провода кто-то положил трубку. Но на каком конце какого провода, если он не добрался еще до телефона. Просто в этой каморке «а горе очень тихо, а в такой тишине, прозрачной, звенящей, непременно что-нибудь слышится, а тут он еще дотронулся до стекла, оно, наверное, как-то необычно звякнула, вот ему и послышалось Бог весть что.
Осторожно поставил стекло на пол. Взял аппарат в руки. Ничего особенного, обычный, серого цвета. Снял трубку, гудит, значит, работает. Кому бы позвонить, чтобы проверить? Не было у него знакомых в этом городе. Потому и переезжал сюда, и дом хотел купить в старой его части, чтобы никого не знать, не видеть, ни с кем не общаться. И про телефон у хозяйки сразу спросил, хотел убедиться, что нет его здесь, в этом
