— И травить нас, пока не упадем, — мрачно поставил точку Гуденау.
— Эй, Коттон! — в окне показалась голова Тефта. — Ребята! Ограда!
Поскальзываясь на скользком железном полу, сталкиваясь друг с другом, все бросились к кабине.
— Не может быть! — простонал Коттон. — Не может быть!
19
Никто из них не задумывался над тем, как огорожен заповедник с юга. Они считали, что и здесь увидят натянутую в четыре ряда проволоку, которой обнесены загоны и территория вокруг ранчо. Теперь они поняли, что ошибались. Там-то достаточно было проволочной загородки и сторожей, чтобы бизоны не выбежали на улицы Флагстаффа. Но здесь, где трудно было преодолеть соблазн, где манил сосновый рай каньона, ограда должна была быть надежней. Такой она и оказалась.
Тефт затормозил. Не давая писунам опомниться, Коттон дал команду немедленно обуться, но его храбрецы не могли даже разобрать, где правый сапог, где — левый. Потом, чтобы удержать на месте стадо, пришлось пожертвовать половиной оставшегося брикета.
Небо покрылось новыми красками. Мир зарумянился. Нежно-розовые мальчишки кормили нежно- розовых бизонов.
Когда эта задача была решена, Коттон велел Тефту отъехать от стада и подогнать грузовик к ограде. На врытых в землю через каждые десять ярдов восьмифутовых столбах были натянуты железные цепи. Там и сям с цепей свисали клочья шерсти: бизоны терлись об ограду во время весенней линьки. Из кузова открывался хороший вид — розовое небо, одиночные сосны, а за ними Моголлонская гряда.
— Хватит сидеть сиднем! Навались! — Коттон налег плечом на ограду. — Ну-ка, поднажали!
Трое последовали его примеру, но после первой не слишком успешной попытки просто привалились к цепям. Их вымотали семь часов бурной деятельности, потеря транзисторов и шляп, а под конец — буйная пляска. Еле держась на дрожащих ногах, облизывая пересохшие губы, они признали свое поражение и рухнули на пол, слишком вымотанные, чтобы опасаться упреков Коттона.
Кроваво-красное августовское солнце высунуло голову из-за горизонта. Занялся новый день.
Коттон промолчал. Раскинув руки, ногтями впившись в железную цепь, выгнув ноги, набычившись, зажав в зубах потухшую сигару, он остался с оградой один на один. Не станет он платить по счету, что бы ни стребовали с него железные цепи, и усталость, и ночь, и день, и жизнь, и смерть, и тело, и конечная цель. Где не прорвется бизон, прорвется он, Коттон.
Не мог он теперь остановиться. Не мог пойти на компромисс. Изгибаясь, упираясь пятками, он спиной вжался в ограду. Жилы у него на шее вздулись, и тут на лицо Коттона упали лучи света, он открыл глаза, и сигара выпала у него изо рта. Застыв, смотрел он перед собой, потом указал пальцем вдаль.
— Они!
Писуны обернулись по этому знаку и поглядели назад. Лучи солнца, как в зеркале, играли на ветровом стекле джипа, до которого было не больше мили. Вплотную за джипом следовали два грузовика, в обоих сидели люди. Поднимая столбы пыли, машины одолели склон и скрылись за холмом.
— Опоздали! Мы опоздали! А, черт! — всхлипнул Коттон, словно все они виноваты в наступлении утра, потом заорал: — Нет! Не поздно еще! Тефт, подгони грузовик ближе к стаду… только по-тихому… не вспугни их… Пошел!
Машина подъехала к стаду. Коттон разместил писунов на дне кузова, на коленях. Открыл задний борт, с грохотом опустил его и, как только грузовик остановился, велел остальным выкинуть все сено на землю.
— Это задержит бизонов на месте! Теперь отъезжаем, Тефт. Ярдов на пятьдесят… вон туда… только медленно… Пошел!
Коттона переполняло отчаяние, и здравый смысл, и находчивость, и осмотрительность, и железная решимость. И блохи возбуждения ели его живьем. Не дожидаясь, пока грузовик остановится, он спрыгнул на землю с винтовкой в руках и велел всем, включая Тефта, выметаться, только поосторожнее — бизоны бросаются на людей без повода и без предупреждения. Но все, кроме Коттона, уже и двигаться по собственной воле не могли. Надорвавшись от всего пережитого, от бессонницы и голодухи, они давно уже витали где-то в сказочном мире. Они утратили ориентацию, чувство локтя, потеряли самих себя. Коттону пришлось подталкивать их, тащить за собой, удерживать на безопасном расстоянии от стада. Писуны, как привидения, раскачивались, расставив ноги, и не сознавали близости опасных животных и не менее опасных людей. Они словно зрители присутствовали на спектакле, который для их удовольствия разыгрывал Коттон.
Коттон велел Тефту зарядить винтовку и, едва едущий впереди джип покажется на гребне холма, открыть огонь.
— Только в человека не попади. Целься в радиатор, — спокойно распорядился Коттон. — Надо их пугануть. Надо, чтобы они остановились.
Тефт в ответ пробормотал, что не ручается: он и по слону сейчас промажет.
— Другие не лучше тебя. Ну-ка! — Коттон посадил перед Тефтом Шеккера, чтобы о его плечо можно было упереть винтовку. — Теперь все нормально. Заряжай.
Гуденау и братья Лалли наблюдали за ходом событий. Тефт заслал патрон в патронник и лязгнул затвором. Снова стали видны машины — они приближались, набитые людьми, и прибавили скорости.
— Огонь! — скомандовал Коттон.
— Коттон, я не могу.
— Огонь, черт возьми!
Винтовка щелкнула. На этой высоте слышен был свист пули. Бизоны подняли головы, прислушались, но с места не сдвинулись.
— Стреляй! — орал Коттон. — Стреляй, пока не попадешь! Тогда они остановятся. Иначе они через две минуты будут здесь, а мне нужно три минуты.
Тефт перезарядил винтовку и снова выстрелил. Шеккер схватился за голову. Джип остановился, за ним — грузовики, из них посыпались мужчины в широкополых шляпах.
— Тефт, продержи их три минуты! Тефт обернулся, но Коттона у него за спиной уже не оказалось.
Запутавшись в себе, они кинулись в простоту. Их, нелюбимых, отдали на излечение ветру, и пространству, и шороху деревьев, и буйным звериным запахам. Запад Америки — безразличный край. Горы ими не интересовались. Небеса — а где еще видывали они такие шатры? — о них не заботились. Они прошли терапию солнца, утесов и пещер. Их воскресил бальзам дней, не отличимых один от другого. И они исцелились, или так только казалось. И пусть писунам не под силу были обычные трудности — в потайных закоулках души они обнаружили тягу к невероятному, особый дар к невероятному и зрелищному. Когда им запретили идти в кино, они проникли туда, рискуя исключением из лагеря. Когда им не удалось завоевать призы, победив в соревнованиях, они овладели ими хитростью, а потом осквернили свои трофеи пулями. Однако вершиной, подвигом, который дал им свободу, стал поход в Большой Каньон. Если бы под конец их не спас Коттон, дело бы кончилось полным крахом.
Походы с ночевкой составляли дополнительное достоинство лагеря. За лето устраивалось четыре таких похода, в каждом участвовало по два племени. Бывали вылазки и в Большой Каньон, и в долину Моньюмент на территории индейской резервации, и в каньон Оук-Крик, а также в Цветную пустыню и в Каменный лес. Как-то утром, на шестую неделю лагерной жизни, апачи и писуны в сопровождении младших вожатых и под руководством старшего на двух грузовиках выехали в каньон Хавасу, образующий часть Большого Каньона. Высадившись из машин на перевале, они отправились дальше гуськом, неся в рюкзаках съестные припасы, палатки и ночной горшок. В высоте парили орлы, а писуны в течение двух с половиной
