А шарик, рванувшийся вверх, быстро потерял скорость, но все же продолжал всплывать. Дедичев напряженно застыл посреди арены, устремив к нему руки, зал не дышал, луч прожектора вел шарик все выше и выше, осветились тросы, растяжки, блоки — хозяйство воздушных гимнастов, потом «ребра плит перекрытия и круглое отверстие в центре купола. Голубой шарик влетел туда и исчез в вечерней темноте…
Саврасов толкнул деверь с лестничной площадки и оказался посреди длинного коридора, уходящего по дуге вправо и влево. Узкий коридор загромождали старые фанерные афиши, гуашь на них оплыла от дождей… Саврасов прислушался к себе — да, здесь, и повернул вправо. Навстречу прошла девушка, девчонка пожалуй. Лег так шестнадцати, в телесном трико, мягких тапочках и голубой пачке с блестками. Прошла, а потом окликнула:
— А вы зачем? Сюда посторонним нельзя!..
Саврасов остановился, обернулся. Как мы все любим что-нибудь запрещать! Даже в таком возрасте… Или просто тебе, сороке, любопытно? А что за любопытство к немолодому и неинтересному?
— Я к Дедичеву.
— Ой… А к нему не ходят… Он ни с кем не хочет разговаривать… А вы из газеты?
— Нет. Дело у меня.
Вот так: информации ноль, а вроде бы что-то объяснил.
— А-а… Ну идите. Это туда, дальше. Там написано.
— Я найду. Спасибо, девочка, — подчеркнул обращение Саврасов и поджал губу.
Девчонка сердито фыркнула и удалилась, жестко держа спину и стуча пятками по полу.
Саврасов усмехнулся и пошел дальше. Возле нужной двери он остановился. Точно, здесь. Собственно, вот же афиша приколота: „Юрий Дедичев“. Непохожий красавец, высоко над ним — голубой шар. И тоже без жанра… Мистер Икс Дедичев. Кумир всех девушек и дам. „К нему не ходят, он ни с кем не разговаривает“. А дверь?.. Э-э, мистер Икс, дверь-то запирать нужно! Вот я вхожу — придется разговаривать…
За фанерной дверцей плескалась вода. Пахло вазелином, пропотевшей одеждой, табачным дымом. Саврасов, не снимая плаща, уселся в кресло, вытянул ноги и закурил.
Наконец брякнул крючок, дверь душевой отворилась, и в клубах пара возник красный и лохматый Дедичев, завернутый в махровую простыню. Замер, глядя на незваного гостя, потом спросил:
— Пришли, да?
Дерзкая интонация странно противоречила голосу — мягкому, чуть картавому.
— А вы что, ждали? — в тоне Саврасова тоже прозвучала резкость.
— Ждал, — вдруг как-то равнодушно отозвался Дедичев и стал вытираться. — Отвернитесь, что ли, мне одеться надо…
— Простите, — Саврасов встал и отвернулся. Почему-то в гримуборных редко бывают окна, а торчать, уставившись в угол, противно. Он сдержался и спросил спокойно:
— Что, почувствовали меня?
— Сразу, только на арену вышел. Второй сектор, пятый ряд…
Саврасов слышал шелест одежды, скрип половиц — и спиной ощущал чужую волну. Так ощущаешь поток тепла от печки. Только это было иначе — тяжело, давяще и воспринималось не кожей, а где-то глубже. Он приблизил руки одну к другой и принялся мысленно бинтовать себя от головы к ногам слоями плотной непроницаемой пленки. Стало легче.
— Окуклились? — насмешливо спросил Дедичев. — Что, неприятно, когда тебя не любят? Поворачивайтесь, я уже оделся… А мне каково было работать? Вы ж на меня сердились раньше, чем увидели.
— Верно. Сердился. Потому и пришел в цирк.
— Да вы вообще-то кто?
— Доктор Саврасов, Анатолий Максимович.
— Чего доктор?
— Я медик. Врач-психокинетик.
— Вот оно что… Ну-ну. И что нужно от меня медицине?
— Вас, Дементьев. Вы нужны медицине.
Лицо артиста стало неподвижным.
— Моя фамилия — Дедичев. Показать паспорт?
— Не надо. Я знаю, что вы — Дементьев. Вас узнал доктор Левин. Он бывал у покойного Митрофана Сергеевича, видел вас и запомнил, Юра. Простите, Юрий Петрович.
Дедичев пристроился на высокой табуретке, склонил голову набок и посмотрел на Саврасова как-то сбоку и снизу.
— Ладно, допустим, Дементьев. И что? Что нужно вам от Дементьева? Дементьевскую мазь?
— Мазь? — Саврасов задумался. — Мазь, конечно, хорошо бы. Дементьевская мазь — это вещь.
— Мазь, значит… — Дедичев перевел дух и зло усмехнулся. — Не будет вам мази!.. До чего же дед в людях понимал! Говорил: первым делом мазь будут выдуривать. Не дам! Семейный секрет. Вот так.
Саврасов прищурился, глубоко затянулся и положил сигарету на край пепельницы. Охватил сцепленными пальцами колено, тоже вздохнул и ответил очень спокойно:
— Собственно, о мази заговорили вы, а не я. Мазь — дело десятое. Дадите — спасибо, не дадите — бог с ней…
И сделал паузу.
— А если не мазь, так что вам нужно?
— Да вы ведь поняли уже… — Саврасов вдруг ощутил тяжкую усталость. С самого начала знал — не получится. Не хотел унизительного и бесплодного спора. И Левину сразу сказал: не пойду. Тамара вмешалась. Ортодоксальная добросовестная Тамара. Права, конечно, — дело важнее гордости…
Он пожевал губами и сказал наконец:
— Юрий Петрович. Я пришел предложить вам работу. У нас в клинике. Хватит цирка. Нужно людей лечить.
Дедичев посмотрел на него с сожалением и покачал головой.
— Не спешите, Юра. Выслушайте. Вы — психокинетик прирожденный. Наследственный. И редкостно сильный. Очевидно, Митрофан Сергеевич учил вас?..
— Учил, — Дедичев коротко вздохнул.
— А отец ваш, мне говорили, не имел дара…
— Да, — сухо отозвался Дедичев.
— Видимо, психокинетические способности определяет какой-то редкостный рецессивный ген… Вы не женаты еще? Вам надо будет очень тщательно подбирать себе жену…
— С ума сошли! Я что — бугай племенной?
— Нет. Вы — носитель редчайшей наследственности… Но это все так, к слову. Почему вы не занялись целительством?
Дедичев снова вздохнул. Вскочил с табуретки, нервно заходил по комнате. Потом резко остановился.
— Слушайте, доктор… Почему я должен перед вами отчитываться?
— Не передо мной. Перед больными. Значит, перед совестью.
— Перед совестью? — он криво улыбнулся. — Потому и не лечу! Эх, да что вы знаете о целительстве?!
— Кое-что знаю. Мало, конечно. Но людей лечу. Клиника у меня на сорок мест. Плюс амбулаторные больные…
— А я знаю о целительстве все! Я сигналы больных органов выучил раньше, чем буквы! И сейчас на арену выхожу, а руки сами ловят: сердце, сосуды, циррозы, носоглотки бесконечные… склерозы, язвы… опухоли… Но это одна сторона. А другая…
Он резко сжал зубы и замолчал. Саврасов ощутил: что-то произошло. Что-то изменилось, и запальчивая речь Дедичева — это не контратака, а, похоже, крик о помощи. Он почуял это раньше, чем понял, и мгновенно отреагировал.
