продолжил. — Кто их в третий раз разлюбит, вмиг несчастную погубит.
Клод вскочил и зашагал взад и вперёд по залу.
— Запиши рескрипт! — приказал он.
Писец нашел чернила и гусиное перо в паутине на полке, вытащил кусок пергамента из-за щита и уселся на пол, скрестив ноги. Клод закрыл глаза и сказал:
— Пиши простым и внятным языком: «Никто из сыновей моих отныне оленя в жёны не возьмёт», и точка.
— Оленя, — продолжил Писец, — в любом обличье, форме, воплощенье, под маской и личиною любой…
— Кто издает этот рескрипт, я или ты? — спросил Клод.
Голос Писца был ясен и твёрд:
— Нет сомненья, — сказал он, — что рескрипт должен быть изложен так, что если бы вам когда-либо пришло в голову изменить своё мнение, от рескрипта можно было бы отойти, отречься и отказаться..
— Порви рескрипт, — приказал Клод.
Какой-то миг он казался опечаленным, а потом расхохотался.
— В наших незадачах, конечно, очень много досадного, но я отдал бы полцарства, чтобы увидеть физиономию Тэга, второго охотника из всех живущих: как он проснется однажды утром, когда растают чары, и увидит рядом с собой на подушке не чёрную прядь волос и алые уста, а мохнатое ухо и бархатные ноздри!
Смех кидал Клода от стены к стене зала, как мячик в ящике. Он ещё пуще захохотал и запрыгал, подумав о Гэле, а потом о Джорне, как они окажутся носом к носу со своей дамой в её подлинном обличье, увидят ту, которой не в салоне с вином янтарным чашу пригублять, а во поле или в лесном загоне пастись, щипать траву иль соль лизать. Король едва выдавил сквозь смех:
— Больше всего забавляет меня мысль о Джорне — Джорне с лютней и лирой, вдруг понявшем, что он овладел сердцем и копытом самого быстрого оленя на всем божьем свете.
Он уселся в кресло, утирая слёзы смеха, а Писец всё расхаживал по залу, возмущая пламя светильников. Клод трижды вздохнул:
— Спору нет, девица зажгла огонь в моем сердце, — сказал он. — Многое бы отдал, чтобы издать указ о том, что она никогда не была оленем.
— Невозможно, сир, — сказал Писец.
— Так что же мне делать?
— Ждите и смотрите, на что смотрится, примечайте, что приметно и знайте, что раз — то однажды, что два — то дважды, что три — то трижды, а миг — быстрей мгновения.
— Вау-вау-вау, гау-гау-гау, — хватит с меня прибауток и присказок. Объявим деве, что она — олень, и пусть любезно удалится в тень!
— Она не сможет сделать этого! — воскликнул потрясённый Писец. — По вашему же указу это создание повелело вашим сыновьям исполнить подвиги и сейчас ждёт возвращения самого быстрого из них. В общем, дело сделано и решено.
— Так я и думал, что она — принцесса, — сказал Клод.
Писец пожал плечами:
— Принцессой-то её как раз назвал ваш собственный указ, — держите слово, сир. De facto и Pro tem — то есть, сейчас и фактически. Король поднял голову, издал могучее «ХАРРРУУУ» льва, которого довели волшебные мыши и так тяжко прошагал к двери, что на стенах зазвенели щиты.
— Надеюсь, что все мои сыновья заблудятся, — сказал Король. — В этом один из выходов.
— Для них — быть может, но не для вас, — возразил Писец. — Осталось с вами милое созданье, и будет здесь при вас оно, покуда огромная и тёмная планета, которую нам Токо предсказал, с Землёю не столкнётся, и тогда-то мы все умрём.
Король Клод вздохнул, поморщился и проворчал:
— Огромною и тёмною планетой, так напугавшей Токо, было птичье, оброненное на лету перо. Что за напасть тут: то слепой чудак, то дымный клоун, то колдун зловредный свалились на меня, и всем я нужен — а мне-то что до них!
Он выбежал из комнаты, хлопнув дверью так, что воздушная волна бросила Писца лицом на пол.
ДОБЛЕСТНЫЙ ПОДВИГ ПРИНЦА ТЭГА
Дорога, по которой выехал Тэг, скоро превратилась в узкую кривую тропу, петлявшую между скрюченных и сучковатых деревьев, застывших, как фигуры в танце. Отовсюду сочилась и капала клейкая густая жидкость, отяжеляя воздух сладким запахом, который то слабел, то усиливался, то затихал, то возникал, то пропадал, то вырастал.
Тэг бормотал про себя: «Тяжелый сладкий запах долго рос, но вырос не таким, как запах роз, а тем, что мучит человеку нос. Смущает он теченье стройных дум, кривою тропкой направляет ум, коварных слов развешивая шум. Но если нужно быстро сосчитать, то трижды восемь — восемьдесят пять. На единицу, равную нулю, я десять мятных пряников куплю…»
Пушистый голубой дымок плыл между деревьями кругами, кольцами и воротничками.
— Терпеть не могу этой густой сладкой дряни, — прикусил губу Тэг. — Шменя добольно!
— Сладкий — гадкий: чаще — в чаще, пуще — в пуще, — вдруг произнёс голос, по непонятной причине рассоливший Тэга, и продолжил, — я здесь в сердилке двух тёток.
— Ты хотел сказать, в резвилке двух деток? — спросил Тэг, заметив лысого толстячка в развилке двух веток над собой. — Долго ты искал это место?
— Ничуть, — возразил толстячок. — Дерзилка есть у каждого вредива.
— Чудилка пустого бредива.
— Нет уж, казнилка лесного бродива. Следи за звуками речи, если решил меня сцапить!
— Сам ты цапишься! Скажи лучше, который счас?
— Без пяти спять или полпустого, а, может, скоро ври. Только я жду не дождусь, когда уж ква!
— Ты просто не в настроении.
— Скажите на милость: сперва встречает меня, а потом говорит, в чём меня нет! Сам видишь, что я в костылке вредива. Теперь ответь, о чем я думаю?
— Ты ещё не соврался мыслями.
— Вот сейчас соврусь и побою тебя!
Тэг расхохотался.
— Грешно смеяться над человеком, который ещё не соврался, когда все уже соврались!
— Слазь со своей костылки!
— Грешно смеяться над человеком, который сидит на костылях. Чума на оба ваших дыма!
Четыре иволги в непроглазных кустах пропели: «Кру-го-голо-ва», а Тэг закрыл рот, задержал дыхание, крепко зажмурил глаза и поскакал сквозь колючие кольца дыма и тучный тошный запах. Через долгий миг он выехал из рощи кривых и узловатых деревьев и увидел прямо перед собой Долину Вечного Ликования.
Воздух засверкал сиянием чистейшего кристалла, из-за чего три человека, приближавшиеся к Тэгу, показались больше, чем были на самом деле. Они остановились рядом с конём Тэга, поклонились, улыбнулись и снова поклонились. Тэг увидел, что в руках у каждого из них была маска точь-в-точь походившая на его лицо, но одна маска была строгой, вторая — печальной, а третья — торжественной. Первый человек хихикнул, второй — прыснул, а третий — фыркнул.
Первый сказал:
— Мы надеваем наши маски по вчерам и завтрам,
Второй добавил:
— а поскольку эти печальные дни никогда не приходят,
Третий продолжил:
— мы не ведаем печалей, — и помахал маской Тэгу. — Меня зовут Вэг, это — Гэг, а это — Жэг.
— А меня зовут Тэг, — сказал Тэг.
— Чудесное имя! — воскликнул Вэг.
— Изумительное имя! — воскликнул Гэг.
— Восхитительное имя! — воскликнул Жэг. — Я бы сам хотел называться таким именем.
