Мы второй день стояли в Строгановке, в этом последнем украинском селе перед Крымом, на берегу Сиваша, верстах в восьми от Перекопа. Крым казался нам более далеким, чем когда бы то ни было, нас отделяли от него смерть и море.
Я козырнул товарищу комбригу, подтвердив, что понял приказ. Вышел на крыльцо, и меня отшвырнул к стене яростный гром пушек с Перекопа. Он метался, рвал и слепил глаза своим ледяным дыханием. Было уже темно.
«Едва ли найдутся добровольцы, — подумал я. — Выберу сорок человек и возьму с собой друга- приятеля Сашку Парамонова из нашей разведки».
Опоздав лишь на двадцать минут, мы стояли перед домом попа. Штабная суета была здесь в полном разгаре. Снуют телефонисты с проволокой, прибывают один за другим конные ординарцы и мотоциклисты. А у стены амбара скопление автомобилей. Штаб, настоящий большой штаб, предел моих мечтаний — полевой штаб фронта.
С бьющимся сердцем я открыл дверь и спросил первого попавшегося человека, где кабинет командующего. Имя товарища Фрунзе я даже боялся произносить. Мной овладела школьная робость. Телефонист равнодушно указал подбородком на дверь, руки его были заняты аппаратом. Я вошел без стука, и мне сразу бросилось в глаза лицо товарища Фрунзе. Он сидел у стола и тихо беседовал с группой местных крестьян.
— Разведывательная партия бригады, — доложил я в пространство, не зная, к кому обратиться.
Товарищ Фрунзе взглянул на меня, и в этот момент из глубины комнаты вышел его секретарь. Это был коренастый, круглолицый человек с испытующим взглядом узких глаз.
— Пойдемте со мной, — тихо сказал он и отвел меня в угол под иконы. Там, на маленьком круглом столе, лежала «поднятая» карта с обозначением создавшихся «конкретных обстоятельств». Это была одноверстка района Перекопа. Причудливыми пятнами, как разлитые чернила, синел на карте Сиваш.
— Вот видите, это Строгановка. Направо Перекоп, налево Сиваш. Между Строгановской и этим язычком — видите? — четыре версты моря. Язычок этот называется Литовский полуостров. Смотрите, оконечность его укреплена. Оттуда каждый вечер нас освещают прожекторы. Полуостров защищают кубанцы генерала Фостикова. И вот вам, друзья, предстоит пробраться туда.
— Как, по воде?
— Слушайте внимательно, — сказал наш собеседник значительно, — не по воде, а по суше. Вы слышите, как беснуется ветер за окном? Это уже второй день.
Тут он инстинктивно понизил голос.
— Этот ветер угнал воду из Сиваша.
— Угнал?
— Да, и обнажил дно моря. Оно стало проходимым, понимаете? Видите сидящих товарищей? Они — местные рыбаки и солевары, пришли к нам и сообщили об этом. Они знают Сиваш как свои пять пальцев, будут вашими проводниками и доведут вас до проволочных заграждении белых, идущих в глубь Сиваша. В этих заграждениях вы должны сделать проходы. Для этой цели каждый разведчик получит ножницы или топор. Ножниц у нас очень мало, их придется дать только тем, кто умеет с ними обращаться. Понятно?
— Понятно, — ответил я, как завороженный.
— Когда проходы будут готовы, вы пошлете нам донесение. Донесение надо будет послать в маленький рыбацкий дом на берегу Сиваша, к тому времени мы уже будем там.
— Есть.
— Надеюсь, вам понятна важность возложенной на вас задачи? За вами немедленно спускаются дивизии. Посмотрите на карту: успешная атака Литовского полуострова сделает нам доступным Турецкий вал, и мы сможем обойти его.
Я безмолвно козырнул.
— Я вижу, ты парень сообразительный, — улыбнулся секретарь командующего и повернулся к командующему фронтом: — Михаил Васильевич, разведывательная партия бригады инструктирована. Сейчас им раздадут инструменты. Кто пойдет вожатым?
Из группы людей, беседовавших с командующим фронтом, выступил черноусый, моложавый человек.
— Разрешите мне, — сказал он. Товарищ Фрунзе встал.
— Нет, Андрей Иванович, ты уж оставайся тут. Ты — председатель ревкома, так сказать, местная власть и должен быть здесь со мной. Когда пехота перейдет Сиваш, потребуется твоя помощь. Надо приготовить материал для возведения гати: солому, песок, камни, доски — и, главное дело, мобилизовать повозки и лопаты. Ведь море может вернуться, а мы должны перебросить пушки и обоз. Оставайся, друг. Может быть, мы пустим вперед дядю Обидного, ведь он первый принес нам такое важное сообщение, по заслугам ему и первенство.
Седой черноглазый старик вышел вперед.
— Ну, желаю счастья, — сказал товарищ Фрунзе и пожал руку старику. — Революция не забудет вашей услуги.
Я козырнул. Михаил Васильевич простился и со мной и, задержав мою руку, посмотрел мне в глаза.
— Ну, товарищ командир, помните: осмотрительность и хладнокровие. В тяжелые минуты революция находит себе верных союзников: на нашей стороне ветер и товарищ Обидный, который знает Сиваш, как свои карманы.
— А карманы-то мои дырявые, — засмеялся старик.
— Это ветер не простой, а стратегический ветер, — сказал я воодушевленно. В глазах товарища Фрунзе блеснула улыбка.
Мы вышли на крыльцо. Секретарь командующего послюнявил свой указательный палец и подставил ветру.
— Не меньше девяти баллов, — обратился он ко мне. Я машинально последовал его примеру и тоже поднял палец. Со стороны ветра влага на пальце начала замерзать. Ко мне подошел Парамонов и сунул в руки ножницы для резки проволоки.
— Ругали мы этот ветер, Сашка, — сказал я, сойдя с крыльца. — Ругали и не имели понятия, что сейчас ветер наш союзник.
Со стороны Литовского полуострова били лучи прожекторов. Над Сивашем несся густой туман. Старик Обидный повел нас по крутому склону сивашского берега и, обращаясь ко мне, заговорил:
— Ну, теперь чтоб было тихо. Если кто упадет в яму с соленой водой, чтоб не кричал. Если и пуля продырявит, и тогда молчи. Держись друг за друга. Ну, да не мне, старику, вам это говорить, вы ведь солдаты.
Нас проглотил туман, захлестнул ветер. По колено в мерзлой грязи пробирались мы по Сивашу. Но чем дальше, тем тверже становился грунт, только местами то тут, то там блестела вода. Вдруг старик Обидный удержал меня за руку. Мы остановились. В двух шагах от нас тянулись длинные ряды проволоки, прикрепленной к колышкам.
— Ну, вот и пришли, — сказал старик над моим ухом, Я расставил людей и подозвал Парамонова.
— Выбери, Саша, четверых ребят и живо мотайся назад, к рыбацкому дому на берегу.
Просили мы вернуться и старика Обидного, но он и слышать не хотел. Саша исчез в тумане. Я повернулся лицом к ветру и глубоко вздохнул, может быть, даже улыбнулся, представив себе, что сказал бы Василий Васильевич, если б услышал мои слова о ветре, сказанные товарищу Фрунзе.
От необычайно сильного порыва ветра туман рассеялся, и я увидел шеренгу товарищей, пригнувшихся в ожидании моего приказания. Я передал по цепи:
— Начинать!
Проволока тихо зазвенела и стала падать к нашим ногам. И вдруг зазвенели колокольчики- погремушки. Нас выдали старые консервные банки, подвешенные к проволоке. Полуостров ожил, застрочили пулеметы. Мы легли на мокрое дно Сиваша. Я прислушался: сквозь свист пуль и ветра слышался непрерывный звон падающей проволоки. И ни один выкрик боли не присоединился к вою ветра и пуль.
Саша уже далеко, Саша, наверное, уже доложил.
За нашими спинами послышались быстрые нетерпеливые шаги приближающейся колонны.
