О третьем мне известно, что его зовут Хиггинс и у него красный кабриолет марки «хиллман».
Выходит так, что, имея в наличии пока только эти элементы, мне придется продолжать поиски в полном тумане — в прямом и переносном смысле — и без знания английского языка. Чудненькая перспектива…
Я морщусь, и нос у меня вытягивается. Со стороны я, очевидно, похож на бухгалтера, вспомнившего за вечерним виски, что забыл вставить важную статью в финансовый отчет.
Я поднимаю на Грейс глаза, тяжелые от невеселых мыслей.
— Ладно, — говорю я, — уже поздно. Наверное, вы хотите вернуться домой? Она не смотрит на меня, но отвечает:
— Нет.
Коротко и ясно.
— Но, — бормочу я, — я же не могу вас таскать за собой вечно, а?
Конечно, она не может понять этот слишком разговорный французский, да и словарь здесь сразу не поможет, но в общий смысл врубается.
— Если я вам мешаю, — произносит она спокойно, — тогда другое дело. Грейс соскальзывает с табурета.
— Всего доброго! Мне было очень интересно. — И направляется к выходу.
— Э! Подождите! — кричу я. — Только давайте без комплексов. Естественно, я предпочитаю, чтобы вы остались со мной, так как без вас я ощущаю себя брошенным в племени папуасов.
— Так в чем же дело?
— Просто меня терзают угрызения совести…
— Мне всегда говорили, что у полицейских их не бывает.
Я смотрю, что она тоже, как ваш покорный слуга, за словом в карман не лезет.
— Спорим, что я исключение, подтверждающее правило. Мои угрызения совести являются неотъемлемой частью моих правил приличия. Я, скажем так, мучился из-за того, что вас, может быть, кто-то ждет…
— Никто меня не ждет.
— В вашем возрасте это ненормально…
— Вы находите?
— Еще как нахожу!
— Мои родители умерли…
— А местные юноши? Что они делают после работы? Вышивают?
— Они все больше играют в пинг-понг…
Я умолкаю. Бессмысленно продолжать муссировать тему возмужалости местной молодежи. Для меня это так же странно, как надувные куклы для любовных шалостей.
— Так, все, — говорю я решительно. — Пошли за мной!
Мы выходим из бара, и я ошарашен страшной сыростью воздуха. Весь город как огромная губка. Я ощущаю себя микробом, загибающимся в легких плевритика.
— Куда мы идем? — спрашивает Грейс.
— Подождите-ка минуточку…
Вдруг мне в тыкву приходит гениальная (как обычно) мысль. Мысль старого автомобилиста…
— Скажите, а здесь машины оставляют на ночь, как правило, на улице?
— Нет, — отвечает она, — из-за тумана это запрещено.
— О'кей…
Значит, Хиггинс ставит свою тележку куда-то на ночь, когда бывает здесь. Поскольку нет возможности запихнуть ее в маленький двор, то он ставит ее в какой-то гараж… И естественно, в ближайший гараж от дома. Это нормально, правда?
— Послушайте, Грейс, спросите у первого встречного адрес ближайшего к дому Хиггинса гаража…
— Хорошо.
Увидев полицейского, скучающего на углу перекрестка, она подходит к нему. Полицейский указывает направление рукой, подкрепляя этим жестом свои безусловно бесценные слова.
— Пойдемте, — говорит она мне, поблагодарив полисмена коротким «thanks».
Гараж называется «Эксельсиор», как везде.
Но на самом деле стоянка весьма скромных размеров.
Грейс ведет меня к стеклянной стене, отгораживающей бюро.
Внутри горит свет. За столом сидит тип с темными волосами и горбатым носом. Он курит сигарету и листает автокаталог.
Я стучу.
— Входите! — кричит тип.
Я вхожу в аквариум. Внутри тепло и пахнет новой резиной, что пробуждает во мне ностальгию по моей новой машине.
— Добрый вечер! — произношу я тщательно по-английски и поворачиваюсь к Грейс. — Не могли бы вы спросить у этого господина, нет ли у него клиента по имени Хиггинс?
Парень взрывается смехом. Он смеется от всего сердца.
— Ба! Без базара? — радостно кричит он. — Француз?
У него парижский акцент — хрен спутаешь!
Я тащусь!
— Ты тоже француз? — задаю я дурацкий вопрос.
— Немножко да, сын мой!
И мы жмем кости под ошарашенным взглядом девушки.
Парень кидается рассказывать о себе: он попал сюда после высадки в Дюнкерке — пуля в ноге вывела его из строя навсегда. Его лечили в Нортхемптоне. За ним ухаживала сестра, дочка хозяина гаража, шикарная девица, которая ему очень нравилась. Поскольку он любит рыжих и автомеханику, то быстренько женился на обеих, а после смерти старика стал хозяином гаража.
— Я, понимаешь, — говорит он, — как бобер строю дом своим…
Я коротким тычком обрываю его, чтобы избежать смущения Грейс.
— Ну а ты? — спохватывается он. Я показываю ему свое удостоверение.
— А, черт! — крякает он. — Легавый! — И тут же исправляется: — Извините меня, комиссар.
— Да брось ты, не надо экивоков из-за того, что я полицейский. Есть два парижанина, случайно встретившихся…
Я хлопаю его по плечу.
— Ладно, иди поближе, — лыбится он, опять отбросив официальность, — давай лучше вспрыснем встречу бутылочкой нашего вина. Мне его привозят прямо из погребов. Сейчас увидишь, это тебе не чай…
И мы идем мимо запаркованных машин в квартиру моего земляка, которого, между прочим, зовут Александр Тюпен.
Он заводит нас в столовую, обставленную, кстати сказать, пусть не шикарно, но далеко не бедно, и идет за вином.
Открывая бутылку, он говорит радостно:
— Представь себе, я, наверное, целую жизнь не видел парижанина! Как же, черт возьми, приятно услышать родной язык. Слушай, ну что Париж, все на том же месте?
— Да, — киваю я, — по крайней мере до следующего ядерного испытания.
Мы болтаем обо всем сразу и ни о чем, потом, принеся очередную бутылку, он вдруг спохватывается:
— Кстати, что тебя привело в мою обитель? Тебе нужна тачка? Я трясу головой.
— Нет, только информация.
— По технической части? Клевое воображение у моего земляка. Он, видимо, даже спит на каталогах запасных частей.
— Скажи, Александр, не было ли среди твоих клиентов в последнее время человека по фамилии Хиггинс?
