Было уже поздно, когда с улицы гулко хлопнула калитка. Кто-то прошел по двору и, насвистывая, отворил дверь в комнату.
— Ты, папка? — простонал горбунок.
— Я, сынок! — ответил хриплый голос. — Ну, как ты там? Верно, лучше?.. Так и должно быть!.. Главное — выше голову, сынок!
— Папка… света нет… — сказал Юзик.
— Свет — чепуха!.. А это кто? — заорал он, наткнувшись на меня.
— Это я…
— Ага! Лукашова? Хорошо!.. Переночуй сегодня здесь, а уж завтра я задам тебе баню… Я губернатор!.. Ром-Ямайка!..
— Покойной ночи, папка!.. Покойной ночи!.. — шептал Юзик.
— Покойной ночи, покойной ночи, мой мальчик!.. — ответил отец и, склонившись над кроватью, поцеловал в голову — меня.
Я нащупал у него под мышкой бутылку.
— Выспишься, — прибавил он, — а завтра марш в школу!.. Шагом мааррш!.. Ром-Ямайка!.. — рявкнул он и ушел в другую комнату.
Там он грузно сел, должно быть на сундук, стукнулся головой об стену, а через минуту послышалось мерное бульканье, как будто кто-то пил.
— Казик! — прошептал горбунок, — когда я уже буду… там… ты иногда приходи ко мне. Расскажешь, какие заданы уроки…
В соседней комнате гаркнул хриплый бас:
— Здравия желаем господину губернатору!.. Ура!.. Я губернатор!.. Ром-Ямайка!..
У Юзика начался озноб, он говорил все более бессвязно:
— Так ломит спину!.. Ты не сел на меня, Казик? Казик!.. Ох, не бейте меня, не бейте!..
— Ром!.. Ром-Ямайка! — гремело в другой комнате.
Снова что-то забулькало, потом бутылка с оглушительным звоном ударилась об пол.
Юзик потянул мою руку ко рту, прикусил пальцы зубами и — вдруг выпустил. Он уже не дышал.
— Сударь! — закричал я. — Сударь! Юзик умер!..
— Да что ты болтаешь? — буркнул голос в соседней комнате.
Я вскочил с кровати и встал в дверях, вглядываясь в темноту.
— Юзик умер!.. — повторил я, дрожа всем телом.
Человек рванулся с сундука и заорал:
— Убирайся отсюда, дурак!.. Я его отец, я лучше знаю, умер он или нет!.. Да здравствует господин губернатор!.. Ром-Ямайка!..
Я в ужасе убежал.
Всю ночь я не мог уснуть, меня била дрожь, мучили какие-то страшные видения. Утром меня осмотрел хозяин квартиры, сказал, что у меня жар и что я, наверное, заразился от задавленного горбуна, а затем велел мне поставить на поясницу двенадцать кровососных банок. После этого лечения наступил такой кризис, как назвал это хозяин, что я неделю пролежал в постели.
На похоронах Юзика я не был, но его провожал весь наш класс с учителями и ксендзом. Мне говорили, что гробик у него был черный, обитый бархатом и маленький, как футляр для скрипки.
Отец его страшно плакал, а на кладбище схватил гроб и хотел с ним бежать. Но Юзика все-таки похоронили, а его отца полицейские выпроводили с кладбища.
Когда я в первый раз пришел в школу, мне сказали, что кто-то ежедневно справляется обо мне. Действительно, в одиннадцать часов меня вызвали из класса.
Я вышел — за дверью стоял отец умершего Юзика. Лицо у него было бледно-фиолетовое, а нос сизый. Он был совершенно трезв, только голова у него тряслась и дрожали руки.
Взяв меня за подбородок, человек этот долго смотрел мне в глаза, а потом неожиданно спросил:
— Это ты вступился за Юзика, когда к нему приставали в классе?..
«С ума, что ли, сошел этот старик?» — подумал я и ничего не ответил.
Он обнял меня за шею и несколько раз поцеловал в голову, шепча:
— Благослови тебя бог!.. Благослови тебя бог!..
Отпустив мою голову, он снова спросил:
— Ты ведь был при его смерти?.. Скажи мне правду, очень он мучился?.. — Но вдруг отшатнулся и быстро проговорил: — Или нет… ничего мне не рассказывай!.. О, никто не знает, как я несчастен!..
Из глаз его полились слезы. Он схватился обеими руками за голову, отвернулся от меня и побежал к лестнице с воплем:
— Бедный я!.. Бедный… бедный!..
Кричал он так громко, что в коридор высыпали учителя. Поглядев ему вслед, покачали головами и велели мне возвратиться в класс.
Под вечер какой-то рассыльный принес мне на квартиру довольно большой сундук и записку, в которой было лишь несколько слов: «От бедного Юзика на память».
В сундуке оказалось множество прекрасных книг, оставшихся после покойного Юзика, в том числе: «Книга о вселенной», «История» Цезаря Кантю, «Дон-Кихот», «Дрезденская галерея» и другие. Благодаря этим книгам я пристрастился к серьезному чтению.
Весна уже была в разгаре, когда я в первый раз отправился на могилу Юзика. Она была такая же маленькая и горбатая, как он. Я заметил, что кто-то обсадил ее зелеными ветками. В нескольких шагах от могилки в траве валялась груда бутылок с надписью: «Ром-Ямайка». Я просидел там с час, но не сказал Юзику, какие уроки нам задали, потому что и сам не знал, и он меня не спросил.
Через неделю я снова пришел на кладбище. Снова я увидел свежие ветки на могиле Юзика, а в траве — несколько целых и разбитых бутылок.
В начале мая по городу разнеслась странная весть. Однажды утром на могиле Юзика нашли мертвым его отца. Возле него лежала недопитая бутылка с надписью: «Ром-Ямайка».
Доктора говорили, что умер он от аневризма.
События эти странно подействовали на меня. С этого времени меня стало тяготить общество товарищей, надоедали их шумные игры. Тогда я углублялся в книги, доставшиеся мне от Юзика, или убегал за город, в овраги, заросшие кустарником, и, бродя по ним, размышлял бог весть о чем. Не раз я задавался вопросом, почему так нелепо погиб Юзик и почему отец его был так одинок, что искал прибежища на могиле сына? Я понял, что самое большое несчастье — это не иметь близких, и уже не удивлялся тому, что бедный горбунок искал себе друга.
Я тоже нуждался теперь в друге. Но среди товарищей ни один не пришелся мне по душе. Вспомнил я о сестре. Нет!.. Сестра не заменит друга.
Товарищи говорили про меня, что я одичал, а у хозяина квартиры уже не оставалось ни малейшего сомнения в том, что я стану величайшим злодеем.
Настал торжественный акт, и тут инспектор объявил во всеуслышание, что я переведен во второй класс. Событие это наполнило меня радостным изумлением. Мне вдруг начало казаться, что, хотя в школе имеются и старшие классы, все же самый замечательный — второй. Я уверял товарищей, что ученики остальных классов — с третьего по седьмой включительно — лишь повторяют то, чему выучились во втором, но в душе я трепетал, как бы учителя не спохватились после каникул, что перевели меня просто по ошибке, и не водворили обратно в первый класс.
Однако на следующий день я немного попривык к своему счастью, а когда ехал домой на каникулы, по дороге не переставая толковал вознице, что из множества учеников я один заслуженно переведен во второй класс и что я перешел лучше всех. Я приводил ему такие неопровержимые доказательства, что он не вытерпел и стал зевать. Но, едва умолкнув, я с ужасом убедился, что сам я полон сомнений.
На другой день, подъезжая к дому, я увидел сестру Зосю: она выбежала мне навстречу. Я тотчас сообщил ей, что перешел во второй класс и что умер мой друг Юзик, оттого что его переехали. Она же сказала, что соскучилась по мне, что у ее курицы уже десять цыплят, что к графине два раза в неделю приезжает с визитом какой-то господин, что их гувернантка влюбилась в приказчика и что ее, то есть Зосю, покойный Юзик ничуть не интересует, потому что он был горбун. Но, между прочим, ей жалко его.
