Далее. На первых порах (находимый готовым) предмет окружающей среды может использоваться животным в качестве орудия только для удовлетворения какой-то одной потребности, а именно: той, что испытывается в настоящий момент. Меж тем и отдельные орудия и тем более весь формирующийся орудийный фонд эволюционирующего сообщества имеют какую-то свою внутреннюю логику развития. Уже предварительный анализ способен показать, что эта логика развивается по двум основным направлениям: во-первых, по линии умножения кратности своего применения, во-вторых, по линии его универсализации. Действительно, если в самом начале пути использованное средство выбрасывается тотчас же после достижения цели, то со временем начинает сохраняться и использоваться вновь. С последовательным же совершенствованием деятельности орудия становятся полифункциональными, иными словами, одни и те же средства могут использоваться в совершенно различных видах деятельности.
При этом на всем пути такого развития в управляющих центрах если и не биологического субъекта, то во всяком случае целостного сообщества индивидов должна сохраняться жесткая связь между каждым элементом единой цепи предварительных действий и непосредственным удовлетворением самой потребности. Иначе говоря, в глубинных инстинктах формирующегося социума должна закрепляться единая структура все усложняющегося деятельного акта: «производство первичного орудия – производство вторичного средства… – обработка предмета – потребление предмета». Конечно, подобное закрепление происходит не в той форме, какая доступна уже вполне «произошедшему» человеку, но ведь и становление как индивидуального, так и общественного сознания происходит отнюдь не на ровном месте. В конечном счете и то, и другое пробуждается в результате прехождения какого-то количественного рубежа усложнения все еще биологических механизмов управления.
Правда, возможности такого усложнения далеко не безграничны, поэтому длительное сохранение любого полифункционального средства решительно невозможно без разложения, дезинтеграции тех инстинктивных поведенческих структур, в которые оно входит. Со временем единая формула поведения обязана распадаться на отдельные элементы: «изготовить первичное орудие», «взять готовое орудие – изготовить вторичное средство», «взять вторичное орудие – изготовить предмет…» и так далее до непосредственного потребления конечного продукта. Такой распад в особенности неизбежен там, где поначалу находимые готовыми орудия начинают подвергаться известной обработке, а затем и вообще искусственно изготавливаться субъектом деятельности.
Ясно, что первые из звеньев развернутой цепи могут реализоваться в виде законченного деятельного акта, так и не разрешившись непосредственным потреблением, последнее же (потребление) – начаться без обязанных предшествовать ему действий по изготовлению необходимого средства. Словом, со временем каждое из них становится каким-то самостоятельным видом практики, порождая такие начала, как разделение труда и специализацию. А это может произойти только в том случае, если мотивационным началом становится уже не исходный физиологический позыв, но потребность в собственно деятельности как таковой.
Не трудно понять, что если усилия биологического существа, конечное назначение которых составляет удовлетворение конкретной физиологической потребности, так и не разрешаются непосредственным удовлетворением, то это и означает собой разрушение старой и формирование на ее месте принципиально новой целевой структуры деятельности.
Наконец, важно уяснить, что становление новой системы потребностей и последовательное разрушение целевой структуры поведения делают невозможным существование самих индивидов вне целостного сообщества, без становления какого-то механизма распределения интегрального продукта совместного производства. Вдумаемся: ведь уже самый факт того, что с разрушением старой целевой структуры единый процесс (изготовление орудия – производство предмета непосредственного потребления – непосредственное потребление предмета) может быть прерван сразу же по изготовлению любого из промежуточных средств, свидетельствует о становлении механизмов отчуждения продуктов собственной деятельности индивида. Никакой из ее результатов уже не является его личным достоянием; произведенный кем-то одним предмет со временем становится достоянием лишь всего формирующегося сообщества. Именно поэтому изготовленное каким-то одним его членом орудие в дальнейшем может быть использовано любым другим индивидом, и сама возможность начать дискретный деятельный акт используя уже произведенное неизвестно кем орудие, не может не говорить о том же. Но отчуждение любого продукта предметной деятельности абсолютно немыслимо без одновременного становления хотя бы элементарных принципов распределения конечного продукта; в сущности это две стороны одной и той же медали. Именно поэтому уже вхождение самых первых орудий кладет начало становлению как механизмов отчуждения продукта, так и механизмов его распределения между всеми членами формирующегося социума. Именно так – социума, ибо все они являются атрибутом пусть и пренатального развития, но развития уже не стада – общества.
Вкратце подытоживая, можно сказать, что вхождение в единый целевой процесс второго орудия полагает начало целой цепи фундаментальных необратимых перемен, в результате которых общий процесс выделения биологического предшественника человека из животного царства получает резкое ускорение и обретает принудительный характер.
Но здесь уже было сказано, что такое вхождение знаменует собой преодоление какого-то качественного рубежа. Следовательно, это совсем не будничное событие, способное раствориться не только в миллионолетиях, но и в повседневности. Это вспышка сверхновой, это революционный поворот. Революционные же события имеют свою логику, и эта логика резко отличается от всего того, что скрепляло предшествующие звенья единой цепи глобальных перемен.
4. Природа ритуала
Обратимся к самому существу того, что является подлинным предметом настоящей работы, – к ритуалу.
Население Египта, из которого постепенно и сформировалась древнеегипетская народность, составили местные племена Северной и Восточной, а также пришельцы из Тропической и Северо-западной Африки, мигрировавшие из за высыхания почвы. Таким образом, для огромного региона долина Нила стала своеобразным котлом, где все эти племена, смешались, породив новый антропологический тип; уже в начале освещенного письменностью периода существования Египта его обитатели образовали единое этническое целое, во многом сохранившее свою определенность и по сию пору. Не менее пестрой была и этническая мозаика племен, объединенных первой цивилизацией Междуречья.
Словом, конечным результатом действия тех «механизмов запуска», внешние контуры которых были вкратце очерчены здесь, но внутреннее устройство еще подлежит освещению, является становление некоторой единой и (что особенно важно) осознающей свое единство народности. Между тем, их начало – это пестрый конгломерат разноязычных племен, обладающих совершенно различным взглядом и на самих себя и на весь окружающий их мир. Поэтому становление первой (в регионе) цивилизации – есть в то же время и формирование не только единой культуры, но и единого психологического склада, умосостояния, словом, формирование того, что собирательно описывается модной сегодня категорией менталитета. Таким образом, вопрос состоит в том, чтобы найти истоки и, хотя бы эскизно, восстановить логику ментальной «унификации» изначально различных сообществ.
Наиболее явственно единство первых цивилизаций прослеживается в их верованиях и ритуалах. Не случайно поэтому еще до недавнего времени не столько этническое происхождение, сколько вероисповедание человека являлось решающим при определении его причастности к той или иной группе, страте, касте. Отсюда необходимо обратиться к истокам самого ритуала и логике интеграции древнейших, предшествовавших даже тотемным, культов в единый культ впервые возникающей цивилизации.
Заметим, что живая плоть ритуала всегда кодировала собой какой-то факт общественного сознания, запечатлевавший в себе или что-то реальное или нечто абстрактно-символическое. Так, например, земная жизнь Христа могла лечь в основу божественной литургии, хлеб и вино Тайной вечери породить христианский обряд причащения… Иначе говоря, на протяжении писаной истории человечества собственно ритуал всегда представлял собой что-то вторичное, производное от некой мифологемы, овладевавшей мирским сознанием. По аналогии с этим можно предположить, что именно такой факт общественного исповедания, как представление о вечной жизни завершившего посюсторонний круг бытия человека, положил основу погребального ритуала первых египтян. Словом, сначала верование, и только потом – некий обряд.
