Народ — моя опора. Вот вернусь из Куша и сам лично проверю состояние дел простолюдинов.
— И я с тобой, не сердись ты только… Ну, пожалуйста.
— И так все фиванские жрецы смотрят на меня с нескрываемой ненавистью. Боюсь я их. Вот верховный жрец Эйе. Ты помнишь, как он огрызнулся? — фараон, видя сострадание жены, несколько успокоился и говорил уже тише.
— Оставь его в покое, — говорила жена. — Он муж кормилицы моей матери. Правда, несколько изменился после смерти жены. Но все равно — он близкий нам человек. Отец ему очень доверял.
— Да не очень, — Тутанхамон стоял на своем. — Что-то он взъелся на твою мать…
— Ах, тебе это просто кажется. Он любит маму как родную дочь. А ты все подозреваешь, подозреваешь, — пошутила она. — Правду говорят — Небхепрурв очень молодой и горячий. И что сгоряча можно натворить множество бедствий.
Тутанхамон сделал жест, означавший — мне все равно, пусть говорят что хотят.
— Никакой беды не будет. Я за справедливость и разум, которые должны сочетаться в каждом человеке, будь он обыкновенны простолюдин или же верховный жрец.
— А во мне есть такое сочетание? — кокетливо спросила жена, одарив его ослепительной улыбкой.
Фараон нежно обнял её и ласково произнес, понижая голос до шепота.
— В тебе есть все. Ты единственно реальное мое богатство. Я весь дышу тобой и не мыслю жизни без тебя. Пожалуй, только одно обстоятельство иногда ввергает меня в пучину сомнений.
— Какое, о повелитель моей души, — воскликнула она, не сводя с него восхищенных глаз.
Правитель убрал руку и, грустно покачав головой, горько признался:
— Ты часто слушаешься маму и этим терзаешь меня.
Анхеспаамон беспомощно развела руками.
— Я между двумя огнями, — вздохнула она. — Муж и мама. Как мне трудно. Бывая рядом с тобой, мне кажется, я предаю её. С ней — словно предаю тебя. Вы оба в равной степени мне дороги. Даже не знаю, как избавиться от ощущения ложного вероломства.
— О чем ты говоришь, милая? — встревожился супруг.
— Хандра напала. Но ничего, пройдет.
Фараон встал.
— Я не имею права ревновать тебя к ней. Она твоя мать, а, значит, и моя тоже. Но, я считаю, не надо ей вмешиваться в государственные дела.
Анхеспаамон быстро взяла себя в руки, переборов уже неуместную сентиментальность. Потеряв отца, изменившего богу Амону и потому теперь уже оскверненного, она лишилась и его преемника — мужа сестры Меритамон Сменхкара, который правил страной всего полтора года. Она не верила в его смерть. Как может умереть молодой и сильный мужчина, которого укусил какой-то комар? Однако личный лекарь фараона утверждал именно так — смерть наступила в результате укуса насекомого. После кончины Сменхкара единственным мужчиной в семье оставался юный Тутанхамон, которому едва исполнилось четырнадцать лет. И за эти годы молодой фараон сделал немало, чтоб завоевать признание коварных фиванских жрецов, по могуществу не уступающих самому фараону. Однако, чем больше угождал он жрецам, тем подозрительнее те относились к нему. Анхеспаамон скорее чувствовала это и не знала, чем помочь мужу. Теряясь в решениях данного вопроса и не находя единственно верного, она боялась за мужа.
— Будь уверен, — обнадежила она, не станет. Объясню я ей. Знаешь, она очень переживает за Меритамон…
— Знаю, — перебил он её. — И что нашла в этом Упнефере твоя сестра?
— Он хорош собой, а сестра моя вдова.
Тутанхамон подал руку жене, помог ей встать.
— В искренности его я сомневаюсь только потому, что слишком он убедителен в речах.
Она обиделась, скорее за сестру.
— Ты, по-моему, сомневаешься во всех, кого знаешь.
— Меня настораживает его готовность угодить. Тот, кто старается угодить, меньше выделяется благородством.
Звуки литавр и барабанного боя громким эхом отзывались в просторном полукруглом дворе царя Куша. Сам он сидел с гостями — Тутанхамоном, Нефертити, Эйе. Приезд гостей не очень-то обрадовал хозяина, хотя внешне он этого ничем не проявлял. Мысль о том, что в прошлом году он недодал правителю Египта тысячу рабов, приводила его в уныние.
Тем временем двое слуг вынесли на всеобщее обозрение тяжелую гипсовую статую кушского царя и уложили её посреди двора. Откуда-то появился палач с обнаженным мечом и, обращаясь к статуе, грозно начал.
— Мой царь, я посланник бога, прибыл за твоей душой. Мой царь, я посланник твоего народа, прибыл за твоим телом. Богу и твоему народу, по обычаю наших предков, суждено сегодня, в день тридцатилетия твоего вступления на престол, отправить тебя в потусторонний мир, ибо ты стал немощен и дряхл. Готовь себя в загробный мир — молись!
Барабаны и литавры стихли. Царь стал на колени и, прочитав молитву, сел на свое место.
— Во имя благополучия народа, — громогласно заревел палач и сильным ударом меча отрубил статуе голову.
Нефертити ахнула. Закрыв лицо руками, она инстинктивно прижалась к Эйе, испуганно причитая:
— Как страшно… Я боюсь… Я хочу…
Предусмотрительно оглядевшись, Эйе убедился в том, что его не видят. Незаметно для окружающих обнял царицу.
— Я тоже хочу, — страстно прошептал он, задыхаясь в моментально охватившем его экстазе.
— Обряд свершен, хеб-сед окончен. Старого фараона нет. Пусть здравствует молодой, — заканчивает палач.
Слуги уносят останки статуи. Царь Куша нехотя встает, обегает трижды двор, после чего усаживается, тяжело дыша.
— Тридцать раз ты должен был обегать двор.
Кушский царь хитровато прищурился и шутливо погрозил пальцем.
— Мой писарь в документах укажет тридцать, дорогой правитель Небхепрура.
— Ты и дань свою вот так вот завышаешь? Разное — в бумагах и на деле?
Успокоившись, Нефертити удивленно уставилась на Эйе, который никак не убирал руку с её стана.
— Странно мне… Обнимаешь как-то странно. То ли как дочь, то ли… Не пойму тебя, Эйе.
— Как хочешь, мечта моя.
Она презрительно сбросила его руку, отодвинулась.
— Очнись, дурак ты старый.
Фараон Куша побагровел от последних слов владыки Египта. Совсем юнец, а мыслит как мудрец. Поэтому, грозно насупив брови, он встал и поклонился Тутанхамону.
— Царю Верхнего и Нижнего Египта, могущественному фараону Небхепруре, да будет он жив и здоров, цел и невредим, все свои долги я отправлю точно в срок и, если позволят условия, с некоторыми излишками.
— Не верю я тебе. Ты великий лгун, искусно маскирующийся под благодетеля.
Хозяин Куша в бешенстве обнажил меч.
— Может, спор наш разрешат мечи?
Тутанхамон, не ожидавший такого поворота событий, выхватил свой.
Гулкие удары оружия высекли искры. Весь клокоча от зависти к молодому и красивому юноше, волею судьбы ставшему сильным мира сего, фараон Куша пытался проткнуть ему горло.
— Он убьет его, — запричитала Нефертити.
— Идти против всех — идти против себя. Одинаково, — бесстрастно заключил Эйе.
— Останови же их.
— Бог Амон пускай их остановит.
