Встал, походил по комнате, увидел на столе книжку. Ту, с Фришем. Взял, полистал, улегся, прочитал единым духом. И сел за компьютер.
Какое несоответствие послесловию! Господин Гайзер просто сантиметр за сантиметром увязал в старости, то есть смерти! Его семидесятичетырехлетнее сознание разлагалось. От него (сознания), ставшего предметным, отрывался фрагмент за фрагментом, и он не мог чувствовать себя несчастным и одиноким, не мог сочувствовать несчастным и одиноким, потому что чувства – это гравитация частей сознания, и когда сознание рассыпается от старости или шизофрении, гравитация эта исчезает. Забытый, почти все забывший, он до последней минуты разрывает окружающее на части. Так же, как оно разрывает его. Он устремляет взор в прошлое, чтобы не думать о будущем, в котором его, Гайзера, нет. Тело отказывает, отказывает память, распадается сознание, а он продолжает цепляться за жизнь. Особенно страшит потеря памяти, как таковой. Потеря памяти не конкретной, а потеря возможности помнить, ибо, потеряв возможность запоминать и помнить, человек теряет душу, умирает для себя, оставляя другим свое бессмысленное тело.
Это повесть об умирании. Простом умирании. Не от болезни или несчастного случая, а от старости.
Вижу этого старика. Он перед глазами. Тепло на него смотрю.
Не спит, потому что 'времени мало'.
Кнопки не входят в штукатурку. Все, все сопротивляется!
Зачем переписывать статьи из словарей, если можно их вырезать?
Сознание фрагментируется, он фрагментирует книги.
Он фрагментирует ножницами книги, которые никому не будут нужны, потому что после смерти никого не будет. Ни детей, ни родственников.
Эта паутина на потолке... Она растет, растет и скоро обездвижит его.
Грохочет гром. Дождь стучит. Они хотят до него добраться!
Классифицирует виды громов по звучанию. Они ему угрожают. А он их классифицирует. Это активная оборона.
Романы не интересуют.
Интересуют факты. То есть то, что существует. То, что живет вечно.
Жена Эльзбет умерла, бессмысленно ее помнить. И дорожить ее портретом.
Он знает, что 'Человек может встать на стул, закрепить подтяжки на потолочной балке и повеситься, лишь бы не слышать больше своих собственных шагов'.
Звук шагов. Старческое шарканье. Противно откровенное.
Он почти все забыл, но хорошо помнит, как с братом Клаусом взбирался на вершину Маттерхорна, и как на обратном пути они едва не погибли. Это все, что он помнит. Почему именно это? Потому что тогда он стоял на узеньком карнизе над пропастью и мог ежесекундно сорваться. Но не сорвался. Он это помнит, потому что опять стоит на узеньком карнизе над бездонной пропастью.
И каждую секунды может сорваться.
В никуда.
И вот сорвался. Апоплексический удар. Лежит. Смотрит почерневшими глазами. Туда, где Маттерхорн.
Мать Нади смотрела злорадно.
В обед, прогуливаясь, увидел в мусорном баке картонный ящик, полный книг. Достал, просмотрел. 'Талейран' Тарле, 'Одиссея'. 'Отверженные' Гюго, II и III тома 'Русской истории' Костомарова, 'Овод', 'Махатма Ганди', 'Мысли и сердце' Амосова.
Теперешние времена – это что-то. Представляю городскую свалку – книг там, видимо, не меньше, чем в Ленинке.
Еще кое-что о 'Человеке, который появился в эпоху голоцена'. Повесть напечатана в 1-ом номере за 82-й год. Брежнев в маразме, он жалкий и беспомощный человек, и появляется эта повесть с этим послесловием! Ее печатают, чтобы вложить персты в раны умирающего льва? Но он в маразме! Значит, вкладывают не за тем, чтобы причинить боль, а чтобы вызвать жалость к умирающему. Или, наоборот, получить удовольствие. Ибо чужая смерть – это часть твоей жизни.
К тому же смерть льва чуток возвышает.
Повесть написана в 1979 году. Фришу было 68. Он описывал себя, теряющего память. И эти листочки, которые он всюду прикрепляет, суть его романы?
'Я умру, а они останутся, должны остаться, ведь я их прикрепил'.
Два наблюдения. Одно из них меня тронуло, угадайте, какое.
1-е наблюдение. Середина апреля. Из окна электрички увидел тополь, росший у вентиляционной шахты метро. Он был по-зимнему гол, но там, где ствол его согревался теплым воздухом, шедшим из шахты, весна уже царила дюжиной изумрудных листочков.
2-е наблюдение. Середина мая. У подножья той же вентиляционной шахты неподвижно лежал на спине плотный старик с седой курчавой бородой. Нагой ниже пояса. 'У него были дом и жена, – подумал я. – И где-то есть дети'.
3
