Когда я умирала

озирается. Под корытом — трехногая доильная табуретка. Он хватает ее и бьет с размаху по задней стене. Отщепляется одна доска, потом другая, третья; мы отрываем обломки. Пока мы возимся у пролома, что-то налетает на нас сзади. Это корова; с протяжным свистящим вздохом она проносится между нами, в дыру и дальше на свет пожара, а хвост у нее торчит отвесно, словно метелка, прибитая стоймя к концу хребта.

Джул отвернулся от дыры, пошел в сарай.

— Стой, Джул! — Я хватаю его; он отбивает мою руку. — Дурак, — говорю я, — видишь, нет дороги! — Проход похож на луч прожектора в дожде. Пошли. — Говорю я, — кругом, снаружи.

Мы вылезаем в дыру, и он бросается бежать.

— Джул, — зову я на бегу. Он сворачивает за угол. Когда я добегаю дотуда, он уже у следующего — на фоне пламени как фигурка, вырезанная из жести. Папа, Гиллеспи и Мак стоят поодаль, смотрят на сарай, розовые среди мрака, где лунный свет пока что побежден. — Ловите его! — кричу я. — Держите его.

Когда я подбегаю к фасаду, он борется с Гиллеспи: поджарый, в нижнем белье с голым. Как две фигуры на греческом фризе — красным светом выхвачены из действительности. Я не успеваю: ударом он сбил Гиллеспи с ног, повернулся и побежал в сарай.

Шум огня стал теперь совсем мирным, как тогда — шум реки. Через тающий просцениум двери мы наблюдаем, как Джул подбегает к дальнему концу гроба и наклоняется над ним. Вот он поднял голову, бросил сквозь портьеру из огненного бисера, и я вижу по его губам, что он зовет меня.

— Джул! — кричит Дюи Дэлл. — Джул! — Кажется, что сейчас до меня долетел весь ее крик, скопившийся за последние пять минут, я слышу, как она шаркает ногами и рвется из рук папы и Мака с воплем: «Джул! Джул!»

А он уже не смотрит на нас. Мы видим, как напряглись его плечи: он приподнял конец гроба и в одиночку сдвигает его с козел. Неправдоподобно высоким кажется вставший гроб, за ним не видно Джула: я никогда не поверил бы, что для Адди Бандрен понадобится столько места; мгновение он стоит стоймя под дождем искр, которые отлетают от него во все стороны, будто ударившись о гроб, высекают новые искры. Потом он падает вперед, набирая скорость, открывает Джула, осыпаемого искрами, которые также множатся на нем и окружают его тонким огненным нимбом. Без задержки гроб кувыркается дальше; встает на другой конец, замирает на миг и медленно опрокидывается вперед, сквозь огненную завесу. Но теперь Джул верхом на нем, припал к крышке, — и, грянувшись оземь, гроб выбрасывает его вперед, вместе с еле слышным запахом паленого мяса, а навстречу прыгает Мак и хлопает по дырам с малиново-красной каймой, пускающимся, как цветы, на его рубахе.

ВАРДАМАН

Я пошел поглядеть, где они бывают ночью, и что-то видел. Они говорили: «Где Дарл? Куда пошел Дарл?»

Они отнесли ее обратно под яблоню.

Сарай был еще красным, но это уже был не сарай. Он осел, а красное взвивалось винтом. Сарай красным сором взвивался в небо к звездам, а звезды летели навстречу.

Кеш тогда еще не спал. Он поворачивал голову туда и сюда, а лицо у него было потное.

— Кеш, облить ее? — спросила Дюи Дэлл.

Нога у Кеша внизу стала черная. Мы поднесли лампу и разглядывали ногу Кеша, где она почернела.

— Кеш, у тебя нога как у негра, — сказал я.

— Придется, видно, разбить, — сказал папа.

— На кой же шут цементом-то? — спросил мистер Гиллеспи.

— Думал закрепить ее немного, — сказал папа. — Я только помочь ему хотел.

Принесли утюг и молоток. Дюи Дэлл держала лампу. Бить пришлось сильно. И тогда Кеш заснул.

— Он теперь спит, — сказал я. — Когда спит, ему не больно.

Цемент только трескался. Не отваливался.

— С кожей вместе снимешь, — сказал мистер Гиллеспи. — На кой шут цементом-то? И никто не догадался жиром ее смазать?

— Я только помочь ему хотел, — сказал папа. — Дарл заливал.

— Где Дарл? — они сказали.

— Неужто ни одному из вас ума недостало? — спросил мистер Гиллеспи. — Он хотя бы мог догадаться.

Джул лежал лицом вниз. Спина у него была красная. Дюи Дэлл намазала ее лекарством. Лекарство сделали из масла и сажи, чтобы вытянуло жар. Тогда спина стала черной.

— Больно, Джул? — спросил я. — Джул, у тебя спина как у негра.

У Кеша нога была как у негра. Потом цемент разбили. У Кеша из ноги пошла кровь.

— А ты иди, ложись, — сказала Дюи Дэлл. — Тебе спать полагается.

— Где Дарл? — говорили они.

А он с ней там, под яблоней, на ней лежит. Он там, чтобы кошка не вернулась. Я сказал:

— Дарл, ты кошку будешь отгонять?

И на нем лунный свет лежал пятнами. На ней тихо лежал, а на Дарле пятна вздрагивают.

— Ты не плачь, — я сказал. — Джул ее вытащил. Не плачь, Дарл.

Сарай еще красный, а был краснее, чем сейчас. Тогда он взвивался винтом, а звезды летели навстречу, но не падали. Сердце кололо, как от поезда.

Я пошел поглядеть, где они бывают ночью, а что увидел, Дюи Дэлл никому не велела говорить.

ДАРЛ

Уже довольно давно проезжаем мимо рекламных досок: аптеки, закусочные, одежда, готовые лекарства, гаражи, кафе, — и цифры на указателях убывают все круче: 3 мили, 2 мили. С вершины холма, снова влезши в повозку, мы видим плоское покрывало дыма, как будто неподвижного в послеобеденном затишье.

— Дарл, это город? — спрашивает Вардаман. — Это Джефферсон? — Он тоже отощал; лицо у него осунувшееся, напряженное, полусонное, как у нас.

— Да, — говорю я.

Он поднимает голову и смотрит на небо. Сужая круги, они повисли там, как дым: при видимости формы и умысла никаких признаков движения вперед или вспять. Мы снова влезаем в повозку; там на гробе лежит Кеш, и нога у него облеплена осколками раздробленного цемента.

Потрепанные, унылые мулы со стуком и скрипом везут нас под уклон.

— Придется показать его доктору, — говорит папа. — Видно, без этого не обойтись.

У Джула на рубашке, там, где она прикасается к спине, медленно проступает черный жир. Жизнь была создана в долинах. На древних страхах, древних вожделениях и отчаяниях ее вынесло на холмы. Поэтому и надо всходить на холмы пешком, чтобы ехать под гору. Дюи Дэлл сидит спереди, на коленях у нее газетный сверток. Когда мы спускаемся с холма на ровное место, где дорога сжата двумя стенами деревьев, она начинает потихоньку поглядывать налево и направо. Наконец говорит:

— Мне слезть надо.

Папа поворачивается к ней. На его помятом профиле написана досада, ожидание неприятности. Повозку он не останавливает.

— Зачем?

— Мне в кусты надо, — говорит Дюи Дэлл.

Папа не останавливает повозку.

— До города потерпеть не можешь? Миля всего осталась.

— Останови, — говорит Дюи Дэлл. — Мне в кусты надо.

Папа останавливает посреди дороги, и мы смотрим, как Дюи Дэлл слезает на землю, не выпуская из руки сверток. Она не оглядывается на нас.

— Пироги-то свои оставь, — говорю я. — Мы покараулим.

Слезает медленно, на нас не глядит.

— А если до города дотерпит, она знает, куда там идти? — спрашивает Вардаман. — Дюи Дэлл, в городе где будешь делать?

Она снимает с повозки сверток, уходит и скрывается среди деревьев и кустов.