– Чего ради изводить себя из-за этого дурного пса.
– А ты так говоришь, потому что не можешь придумать ничего другого в свое оправдание.
– Оправдание? Почему я должен оправдываться? Что я сделал?
– Конечно, ты должен извиниться за то, что не пошел со мной в другую бухту…
– А как ты думаешь, почему я не пошел за тобой?
– Ну, я не умею читать чужие мысли. Просто видела, что ты не хочешь идти со мной. Это было видно по твоему лицу.
– А что ты еще прочла на моем лице?
– Я уже сказала, и давай закончим этот разговор. Я устала от него.
– Все женщины говорят так, когда им больше нечего сказать. Ну хорошо, я действительно не хотел идти в ту бухту. И никогда не приближаюсь к этому богом проклятому месту. Если бы у тебя были такие же воспоминания об этом коттедже, как у меня, ты тоже не захотела бы подходить туда. Даже говорить или вспоминать об этом месте. Теперь, надеюсь, ты удовлетворена, и мы действительно прекратим этот разговор. – Он побледнел, глаза его помрачнели, и в них было то же отчаянье, как в дни нашего знакомства.
– Максим, пожалуйста…
– В чем дело? Что ты хочешь?
– Я не могу, чтобы ты так смотрел на меня, мне это слишком больно. Давай забудем весь этот разговор. Пусть опять все идет по-хорошему.
– Нам следовало остаться в Италии и не возвращаться в Мандерли. Каким я был дураком, что вернулся сюда.
Он устремился вперед еще быстрее, и мне пришлось бежать за ним, таща за собой несчастного Джаспера. Наконец мы дошли до поляны с развилкой на тропинке. Это было именно то место, где Джаспер хотел идти налево, когда мы повернули направо. Очевидно, он привык ходить по этой тропинке к коттеджу на берегу.
Мы молча вошли в дом. Максим прошел через холл в библиотеку, не взглянув на меня.
– Подайте мне чай, и поскорее, – сказал он Фритсу, проходя через холл.
Я постараюсь сдержать слезы: Фритс не должен был их видеть. Ведь он тотчас же рассказал бы прислуге: «Миссис де Винтер только что плакала в холле. Очевидно, они плохо ладят друг с другом». Когда он подошел ко мне, чтобы снять дождевик, я отвернулась.
– Я повешу ваш плащ в оранжерее, миледи.
– Спасибо, Фритс.
– Неудачный день для прогулки, миледи.
– Да, вы правы.
– Ваш носовой платок, миледи.
– Благодарю вас, – и я спрятала поданный Фритсом платок.
Я не знала, идти ли мне за Максимом или к себе, и стояла в нерешительности, кусая ногти. Фритс, вернувшись из оранжереи, удивился, заставив меня на том же самом месте.
– Миледи, – сказал он, – в библиотеке разведен огонь.
– Спасибо.
Я медленно прошла через холл и вошла в библиотеку. Максим сидел в кресле. Газета лежала рядом. Я подошла, наклонилась и прислонилась щекой к его щеке.
– Не сердись на меня больше, – прошептала я.
Он взял мое лицо в ладони и посмотрел на меня в упор.
– Я не сержусь.
– Я чувствую себя такой несчастной, когда вижу тебя огорченным. Мне кажется, что вся душа у тебя изранена и избита. И мне это очень больно. Я ведь так сильно люблю тебя…
– В самом деле? Ты в этом уверена?
– В чем дело, дорогой? Почему ты так недоверчиво глядишь на меня?
Не успел он ответить мне, как открылась дверь и началась чайная церемония. На столе появилась белоснежная скатерть, уставленная кексами, пирожными, сандвичами, а на маленькой спиртовке кипел серебряный чайник. Прошло не меньше пяти минут, прежде чем мы снова оказались наедине.
За это время на его лице снова появилась краска, а из глаз исчезло отчаянье. Он спокойно взял сандвич и приступил к чаепитию.
– Все это случилось из-за неожиданных гостей, – сказал о? – Беатриса каждый раз умудряется погладить меня против шерсти. В детстве мы с не каждый день дрались. Я очень люблю ее, но рад, что живем мы далеко друг от друга… Кстати, о родственниках. Нам придется как-нибудь на днях навестить мою бабушку… Налей-ка мне еще чаю, дорогая, и прости, что я был так резок с тобой.
Инцидент был исчерпан, и можно было больше не возвращаться к нему. Он улыбнулся мне, и эта улыбка была мне наградой, как мое поглаживание ушей у Джаспера: о, мой хороший песик, лежи спокойно и не расстраивай меня. Я вернулась в прежнее свое положение, то есть снова стала Джаспером для Максима.
