коллективно топят…
А толпа все шла и шла, и казалось ей не будет конца.
— Надо сматываться, пока они заняты! — прошептал себе под нос Клавдий-Октавиан и по-пластунски пополз в кусты.
На пастбище было пусто. Кто-то увел всех лошадей. Домарощинер застонал от разочарования и обессилено сел на землю. Он еще не начал побег, а уже почти выбился из сил. Бессонная ночь, алкоголь, да и годы не те, чтобы в защитных костюмах по лесу бегать.
«Но не топиться же мне! — разозлился он и вскочил. — Врешь, Домарощинера голыми руками не возьмешь!..»
Он шел к перевалу трое суток, сочувственно вспоминая первопроходца Селивана. Хотя «шел» — слишком сильно сказано. Добирался: где ползком, где на четвереньках, где с трудом переставляя ноги. Но защитного костюма не снимал, потому что видел неутомимо копошащуюся массу, облепившую костюм. Он и валялся по земле, и с головой погружался в воду речушки. Ничего этих тварей не брало — казалось, их становилось еще больше. Может, так и было. На место раздавленных и утопленных десятикратно прилетали новые. Поэтому он оставил попытки избавиться от них, понадеявшись, что, по мере удаления от родных мест, они сами отстанут. Жажду утолять можно было и в костюме через капиллярные трубочки торчавшие из капюшона. А вот с отправлением естественных потребностей было сложно. Он сдерживался, сколько мог, но бесконечно сдерживаться не может никто. И он вынужден был справлять нужду внутрь. На самом деле, эта функция была предусмотрена в костюме, но Домарощинер об этом не знал. Да и знать мало — нужна тренировка. Если бы в костюме не была предусмотрена очистка внутреннего воздуха, он, наверное, отравился бы собственными газами, а так он просто существовал в атмосфере собственной вони. При каждом шаге в ногах что-то хлюпало и чавкало. Ясно, что именно…
Но Домарощинер все вынес. Он очень хотел жить и очень хотел отомстить своим обидчикам.
— Я еще вернусь! — грозил он. — Я обязательно вернусь!
Возможно, он был пророком…
И вот Клавдий-Октавиан у подножия горной дороги, поднимающейся на перевал. Он с час полежал в тени скал, набираясь сил (деревьев больше видеть не мог), потом заставил себя подняться, и медленно- медленно двинулся вверх. Опять и шел, и полз, и карабкался на четвереньках. На подъем у него ушло еще около суток.
И вот на рассвете Домарощинер оказался на прямом участке дороги с полкилометра длиной, ведущем к высшей точке перевала, где была расположена ретрансляционная станция, на которой Стоян прятал свой автомобиль. От Домарощинера ничего не скроешь, хихикал он злорадно, нечего и пытаться! Теперь этот автомобиль будет очень кстати для него… Он посмотрел на защитный костюм и обнаружил, что кишащая насекомая масса начисто исчезла, словно получила приказ возвращаться обратно в Лес.
«Чудеса!» — подумал Клавдий-Октавиан.
И посмотрел наверх. Его ослепило восходящее солнце. Он отвернулся и глянул на Лес, добравшийся уже сюда, к перевалу. И неожиданно увидел громадную черную тень, упавшую на Лес.
«Тень гор», — подумал он. Она завершалась довольно длинной иглой — его тенью.
«Моя иголочка! — хихикнул Домарощинер. — Вот ей-то я вас и заколю до смерти, господа Перецы!.. Привяжу — и буду кровь по капельке выпускать…»
Он повернулся к перевалу и шагнул вперед. Солнце поднялось выше, и дорога стала видна лучше. На ней пунктиром чернели какие-то короткие штрихи. Вдруг что-то сильно толкнуло Домарощинера в лоб, и все померкло.
Через несколько минут к его трупу подошел боец противобактериологической защиты в спецкостюме и облил его из раструба высокотермичным, самовоспламеняющимся на воздухе составом. И выжигал до тех пор, пока Домарощинер не превратился в последний черный штрих на дороге к перевалу…
Эпилог
— Перец, — обратилась Рита, оторвав взгляд от Города, — Я хочу родить… Как ты на это смотришь?
— Тебя угнетает пустота твоего Города? — улыбнулся он. — То в нем кишмя кишело, а теперь никого… Мне тоже странно немного…
— Я об этом не думала… Меня интересовало, как ты на это смотришь…
— Ты спрашиваешь так, будто я — отец ребенка, — грустно усмехнулся Перец, взяв ее руку в свою. — Был бы рад, да, увы…
— Я, действительно, спрашиваю так, — кивнула она. — Я хочу, чтобы ты был отцом моего ребенка.
— Издеваешься, да? — нахмурился Перец. — Тебе не кажется, что это жестоко?
— Я серьезно, Перчик, — обняла его за плечи Рита. — Конечно, я имею в виду духовное отцовство… Ты же воспитываешь деревенских детей… Только я хочу, чтобы твое отцовство было большим, чем… наставничество… Ну, как если бы ты усыновил мое дитя…
— А-а, — улыбнулся он, — понятно… Я с удовольствием, но разве твои подруги мне это позволят?.. Разве вы не формируете личность там, в Городе?
— В Городе формируются видовые инстинкты и генетическая часть личности, а все остальное, как обычно, обусловлено воспитанием… Вон, например, Кандид воспитал Наву так, что даже мать ее оказалась бессильна противостоять его влиянию…
— Там — любовь… — печально посмотрел на нее Перец, — которая не умерла после Одержания… Кандида все любят, потому что он — защитник…
— Но самых близких — Наву и Лаву он защитить не смог… — пожала плечами Рита.
— Да, — усмехнулся Перец. — От вечной жизни… От нее, наверное, и не нужно защищать…
— Сначала в обоих случаях было насилие — со стороны Таны и со стороны Тузика, — заметила она. — Это я не в упрек ему говорю, а чтобы ты не занимался самобичеванием… Конечно, интеллигент без этого не может, но надо же соблюдать разумные пределы… Теперь насчет любви. Я, вообще-то, никогда не любила теоретизировать по этому вопросу. Если любовь есть, то ее не скроешь… От слов ее не пребудет…
— Ну-у… — явно не соглашаясь, протянул Перец.
— Знаю-знаю, — улыбнулась Рита. — Филологи на этот счет придерживаются противоположного мнения… А также лингвисты… Так вот, специально для вас, господин специалист по женской прозе, который не видит ничего вокруг, кроме того, что напечатано в книжке, я и скажу несколько слов о любви.
Перец уставился на нее, демонстрируя искреннее внимание.
— Только не ешь меня глазами, — усмехнулась Рита. — Итак, первое слово: если бы ты что-нибудь видел вокруг, то давно бы заметил, что я тебя люблю. Конечно, настолько, насколько способен любить гиноид… Любовь гиноидов, видимо, ждет своего внимательного исследователя, которым, возможно, ты и окажешься… Наверное, любовь гиноида и любовь человека — разные явления, но от этого они не перестают существовать… Подожди, не перебивай меня! — предупреждающе подняла она руку, увидев, что у Переца загорелись глаза и открылся рот. — Сиди молча!.. Слово второе: я хочу, чтобы ты был отцом моего ребенка, потому что хочу, чтобы он узнал, что такое любовь человека и что такое любовь к человеку… Чтобы моя дочь испытала это чувство, пока есть к кому его испытывать… Ты не можешь не полюбить ее… я знаю тебя… Она не сможет не полюбить тебя, потому что это невозможно… В Лесу должна существовать любовь гиноида к человеку, тогда останется вероятность того, что два вида уживутся на одной планете…
— Для этого и на Материке должна существовать любовь человека к гиноиду! — все же вставил слово Перец. — Откуда же она возьмется, если там ничего не известно о гиноидах?..
— У тебя же в кабинете есть средства связи с Материком и у твоих машин — через спутники, — сказала Рита. — Ты напишешь книгу о любви гиноида и человека: о Кандиде, Наве и Лаве, о нас с тобой и о нашей дочери и передашь ее на Материк по факсу или еще как… Она станет бестселлером… я уверена…
