справка!
Пришел я в сберкассу, сую эту самую справку в окошечко. А там кассирша крашеная, вся с головы до ног завита. Фыркнула: «Это не документ личности». Я туда — сюда, в облисполком, с этажа на этаж, из кабинета в кабинет — два дня доказывал, что я не жулик, а человек. — Вороницын, опять дыхнув сивушным перегаром, резко придвинулся к Ананию Егоровичу. — Почему у меня нет паспорта? Не личность я, значит, да?
— Ну, знаешь, Павел Иванович, не ты один. Все колхозники паспортов не имеют.
— А почему не имеют?
— Потому что паспортизация в сельской местности не проведена.
— А почему не проведена?
— Почему? Почему? Заладил как маленький. Зачем тебе паспорт?
— Ах, вот как… Ясно.
Ананий Егорович уже официальным тоном разъяснил:
— Паспорт мы выдаем, товарищ Вороницын, когда человек из колхоза уезжает. А ты, надеюсь, не хочешь уезжать?
— А ежели захочу?
Тут на помощь Ананию Егоровичу опять пришла Полина:
— Куда ты, рожа, поедешь? Везде работать надо. Даром-то нигде ничего не дают.
— Полина, не мешай! — Лицо у Вороницына передернулось, но он сразу овладел собою. — А ежели захочу?
Ананий Егорович пошел напролом:
— Хорошо. Подавай заявление. Ежели правление колхоза даст справку, пожалуйста, — мотай на все четыре.
— А ежели не даст? — с пьяным упорством допытывался Вороницын.
— Да за каким лешаком тебе паспорт-то? — взвилась Полина. — Заладил: паспорт, паспорт. Пьяным еще напьешься, потеряешь. Десять рублей штрафу платить. Разве мало теряешь?
— Полина, помолчи!
— Не плети чего не надо, тогда и помолчу. Погоди вот — язык-то прищемят длинный. Больно распустил. Нальет шары и начинает высказываться. Ребят полна изба — не высказываться надо, а робить.
Вороницын больше не «высказывался». Он только долгим взглядом посмотрел на жену и со вздохом сказал:
— Эх, ты! Животноводство…
XIII
Была суббота, и дома его ждала привычная картина: спящие после бани дети и бодрствующая, сидящая у стола с лампой Лидия.
Лидия, конечно, вышивала. Вышивала очередного кота или оленя, которыми и без того были завешаны все стены.
Ананий Егорович снял плащ, переобулся в теплые валенки. Лидия — хоть бы слово, даже не посмотрела в его сторону. Что ж, она по-своему права: баня и для него чоплена. И, стараясь как-то загладить свою вину, он подошел к ней сбоку и примирительно положил свою руку на ее теплое полное плечо.
Лидия все так же молча встала, собрала на стол.
Он потыкал вилкой сухую картошку, потыкал грибы — и со вздохом отодвинул тарелку.
— А, опять нос воротишь! Не нравится? А ребята-то как?
И пошла, и пошла: да какой же ты председатель, когда молока в колхозе не можешь взять? Да где это слыхано, чтобы молока в колхозе не было! По тридцать копеек за литр колхозникам платим. Да кто тебя после этого уважать будет?
И ему в который раз пришлось объяснять: да, нету молока в колхозе, нету! План не выполнен, детсад на голодном пайке держим, учителям не даем — как она этого не может понять?
Но Лидии что в лоб, что по лбу. И раз закусила удила, не остановишь.
— Так за каким же чертом ты нас-то сюда привез? — как всегда, пустила она в ход свой последний козырь. — Сколько раз я тебе говорила: Ананий, не поедем, Ананий, не пори горячку! Люди на шестом десятке думают, как до пенсии дослужить, а он — на-ко, молодец какой выискался! — колхоз подымать поехал.
— Хватит! — вдруг, сорвавшись, закричал Ананий Егорович. — Привыкла барыней жить. Жена заместителя председателя рика! Районная аристократия… Нет, ты вместе с бабами навоз поворочай…
Проснулся младший сын Петька, хмуро посмотрел на родителей с кровати.
Ананий Егорович махнул рукой — а что еще оставалось делать? — и вышел в другую комнату. Вот и поговорили с женушкой. Нечего сказать, встретила мужа, успокоила. Мало ему сегодня нервов истрепали, так нетполучай еще дополнительную порцию дома. Не раздеваясь, в пиджаке, он лег на кровать, вытянул ноги. Ох, если бы ему сейчас немного соснуть! Хотя бы на десять минут забыться…
На другой половине все еще тяжелые шаги, грохот посуды. Потом все стихло, и в звонкой сухой тишине послышалось знакомое потрескивание иглы.
Он посмотрел на открытую дверь. Так и есть. Лидия снова сидела за пяльцами. Холодная и неприступная.
С гладкой тяжелой головой, распаханной белым пробором.
Он сжал зубы. Да Лидия ли это? Неужели же это та самая Лидочка, молоденькая секретарша сельсовета, которая в огонь и в воду готова была пойти за ним?
В тридцатом году Анания Мысонского, только что демобилизованного красноармейца, направили на коллективизацию в Р — ий район. Сельсовет ему достался дальний, глухой. Пока добирались на розвальнях, он едва не закоченел — такая лютая стужа стояла в том году. Но все равно в сельсовет влетел орлом — в длинной кавалерийской шинели, в краснозвездном шлеме.
— Ты насчет колхозов, товарищ? — встретила его в дверях черноглазая румянощекая девушка.
— Нет, насчет женитьбы, — рассмеялся Ананий (у него тогда были белые красивые зубы, и он любил смеяться).
— А кто же твоя невеста? — в свою очередь рассмеялась девушка.
— Кто? Да хоть ты. Согласна?
Девушка не отступила.
— Согласна, — сказала она и с вызовом посмотрела на него.
И ведь шутка обернулась всерьез. Через три дня они были уже мужем и женой. Вот какая была тогда Лидия.
А теперь… А теперь вот сидит перед тобой грузная, тупая баба, уткнулась носом в свои проклятые пяльцы, как лошадь в торбу с овсом, и ни черта ей не надо — хоть пожар кругом…
Он прикрыл рукой глаза. Что произошло? Как зсе это случилось? Годы берут свое? Эх, годы, годы… Да, в том, тридцатом, году и он умел не только с ходу жениться.
Ну-ко попробуй перевернуть деревню за два дня! А они перевернули. Перевернули вдвоем. Он — двадцатитрехлетиий парень, мальчишка по-теперешнему, и председатель сельсовета, малограмотный красный партизан. Перевернули. Потому что установка райкома-либо за два дня сплошную, либо партбилет на стол…
Ананий Егорович закурил. Рядом на табуретке, как всегда, стояла лампа и белела газета (Лидия все- таки считается еще с его привычками). Он зажег лампу и, попрежнему лежа на спине, развернул газету.
«Областной чемпионат по футболу». «Отдых трудящихся под угрозой срыва»…
Он перевернул страницу. Это не то, это не для нас…
