Какие могут быть тени, когда кончилась война?! Когда исчезли лагеря смерти и нет больше фашистской Германии с ее чудовищными экспериментами, и можно думать не только о том, как выжить, но думать — как жить!
Это было удивительное чувство — как будто второе рождение, и Димка долго не мог прийти в себя, привыкнуть… Страх, который успел уже стать основой его внутреннего мира не мог уйти просто так, не мог отпустить. И еще очень много лет, уже будучи взрослым, Димка боялся темноты. Своего последнего страха. Страха, затмившего и превзошедшего все другие страхи. Страха, который едва не лишил его рассудка. Еще много лет просыпаясь от кошмара, Димка видел, как наяву, огромные черные глаза, отсвечивающие рубиновым, бледную улыбку и тянущиеся к нему тонкие нежные руки.
И снова голос звучал в голове: «Я твоя мама, я люблю тебя, иди ко мне!» И он сжимал зубы. И кусал губы до крови, чтобы не закричать, чтобы не разбудить Лёсю и детей.
В конце концов он справился и с этим…
Война и все, что было с ней связано, не могло уйти и не ушло, оно осталось на чердаке памяти, где- то глубоко-глубоко маленьким комочком темноты, который оживал только ночами, мучая кошмарами и бессонницей крепкого, уверенного в себе юношу, который никогда не сдавался.
Который сумел доказать, что за время проведенное в концлагере, его идейные позиции не пошатнулись, и вступил-таки в комсомол, хотя препятствий тому было неожиданно много.
Который строил завод и учился в школе рабочей молодежи.
Который стал инженером и женился на своей однокурснице, когда-то произнесшей пламенную речь о том, что тринадцатилетний ребенок не может отвечать за то, что позволил взять себя в плен, и что работал вместе с другими заключенными на заводе «Опель». Действительно работал, а не вредил, как по мнению других комсомольцев должен был. Которая поручилась за него. С ней он прожил долгие годы и вырастил двоих сыновей и дочку. Его жизнь никогда не была легкой, но он этого от нее и не ждал, и никогда не жалел, что не послушался Гарри Карди, и не уехал с ним.
Димка так и не нашел маму и сестру, хотя искал их очень долго, наверное до самой своей смерти искал. Все надеялся… Надеялся, что маленькая Лилька осталась жива, что не попала под пули, что подобрал ее кто-нибудь из оставшихся в живых пассажиров того злополучного эшелона, что живет где- нибудь женщина, похожая на их маму… Женщина с другой фамилией, с другим именем, с другой жизнью, не знающая и не догадывающаяся, что у нее есть брат.
Постоянная борьба со старыми страхами не прошла для него бесследно и к старости Димка стал почти философом, очень молчаливым, удивительно спокойным и рассудительным человеком, которого уже ничто не смогло унизить и пошатнуть — ни перестройка с ее разоблачениями старого режима, ни внезапный и болезненный переход от социализма к капитализму, с пламенными речами новоявленных демократов, повторяющих слова господина Карди, только уже на чистом русском языке, ни длинные очереди в магазин «Ветеран», в которой ему с внучками приходилось выстаивать долгими часами, ни долгие хождения по инстанциям для оформления льгот, установленным для бывших узников концлагерей… Жизнь была такой и обижаться на нее было глупо и бессмысленно. Глупо — после разбитого эшелона, после стекленеющих глаз раненой осколком в живот связистки Галки, после удивленного лица лейтенанта Горелика, у которого взрывом оторвало обе ноги, и который истек кровью, так до конца и не осознав, что же такое с ним случилось. Бессмысленно — после лагерного барака, после краснорожего охранника с сальными поросячьими глазками, после тех снов о Лизе, оставшейся в Бухенвальде, после смерти маленькой Мари- Луиз, страшной гибели Тани… После смерти всех…
Только один раз, пожилой и мудрый Димка вышел из себя и накричал на младшую внучку, свою любимицу. Это случилось, когда та притащила в дом черную книжку с большим серебряным словом на переплете: «ВАМПИРЫ».
Внучка плакала и кричала: «Почему?!»
Наверное она решила, что у дедушки маразм, но дедушку ни мало не обеспокоило это — он собственноручно выбросил книжку в мусоропровод, и никак своего странного поступка не объяснил.
«Ну что ты, Лиля, — сказала мама, утешая надувшуюся девочку, — Дедушка старенький… не сердись на него.»
3
Утешение Гарри Карди
Гарри Карди ушел от дел, занимался семейным бизнесом.
Женился на Гели.
Гели родила сына — от Курта.
Потом еще одного сына — от Гарри.
Правда, как она позже призналась старшему сыну, Кеннету, в очень откровенной беседе, — она бы с радостью ограничилась одним ребенком: призвания к материнству Гели не чувствовала. Но Гарри, согласившийся признать своим — чужого сына, заслуживал, чтобы ему подарили и его собственного ребенка. Со стороны Гели факт рождения второго сына, Николаса, был именно подарком. И значительной жертвой. Как-то сложилось, что ближе она всегда была со старшим сыном и ему уделяла больше внимания… Чуть больше, потому что у нее вообще не было времени на детей: она жила слишком богатой духовной жизнью для того, чтобы стать хорошей матерью своим мальчишкам. Гарри приходилось изливать на сыновей двойную порцию любви — сразу за папу и за маму. И в воспитании он ухитрялся проявлять одновременно отцовскую твердость и материнскую снисходительность. А Гели зато вела богатую духовную жизнь и увлекалась поочередно: мотогонками, дельтапланеризмом, подводным плаваньем, стрельбой по тарелкам, защитой животных от жестокого обращения, археологией, эсперанто… И многим, многим другим. А еще она выступала против гонки вооружений, участвовала в пикетировании Белого Дома, носила значок с перечеркнутой бомбой и из чувства протеста против всего на свете вступила в коммунистическую партию.
Отношения Гели с родственниками Гарри как-то не сложились.
После бегства из замка, Гели с Гарри, Джеймсом и двумя мальчишками Мойше и Димой — благополучно добрались до Швейцарии. Где и прожили два года — вплоть до падения Германии. В Швейцарии Гели родила своего старшего сына, там же обвенчалась с Гарри. Сразу после войны они поехали в Англию, погостить у лорда Годальминга.
Из Англии Гели писала в Германию, пытаясь разыскать Хельмута — и узнала, что Хельмут погиб осенью сорок четвертого, во время бомбежки. Таким образом, из всех близких людей на земле у нее остались только Гарри — и малыш Кеннет.
А Гарри наконец-то смог сообщить отцу, что жив… И скоро вернется — с женой и сыном.
Гарри не стал посвящать родителей в то, что ребенка Гели родила не от него.
И правильно сделал, потому что родители и сестры сразу же настроились против «распутной немки» — хотя и пребывали в уверенности, что ребенок у нее все-таки от Гарри.
Гарри так и не понял, в чем была причина их неприязни.
В том, что Гели была немкой?
Или в том, что она была лютеранкой?
Или в том, что они не знали ее родных и по южным понятиям их с Гарри брак был непристойно- скоропалительным?
Или в том, что ребенок родился не через десять-одиннадцать месяцев после свадьбы, а через семь?
Или в том, что все его родные очень хотели видеть невесткой Салли О' Рейли, которая верно прождала Гарри всю войну, да так и осталась старой девой?
Гарри, конечно, испытывал мучительнейшие угрызения совести, когда вспоминал о Салли. И еще большие муки — когда виделся с ней. Она часто бывала в гостях у его матери и сестер. И что все четверо — Кристэлл, Энн, Сьюзен и Луиза — относились к Салли так, словно именно она и есть — законная жена Гарри. А та, другая, — его Гели! — что-то вроде содержанки.
