Казнь Николая Гумилева. Разгадка трагедии

документальных свидетельств о подробностях личных отношений между ними нет). Таганцев принадлежал к кадетской партии, однако собственно политическая борьба (а тем более — борьба подпольная, конспиративная) была для него совершенно 'чуждой стихией'. В 1919 году, во время осады Петрограда войсками Юденича, Таганцев имел какие-то контакты с кем-то из членов 'Национального центра', мощной антибольшевистской подпольной террористической организации (на ее счету был, например, знаменитый взрыв в помещении Московского комитета РКП(б) в Леонтьевском переулке), но эти контакты 'ограничивались разговорами вроде того, что же именно предстоит сделать, когда большевики сбегут из Петербурга'[32]. 'Взгляды Таганцева, — пишет В. Крейд, — основывались на вере в интеллигенцию как силу, которая способна путем медленной целенаправленной деятельности сбросить ярмо большевизма. Если у Таганцева и был план, то состоял он не в создании боевой организации, в чем его обвиняли, а в медленной систематической работе над народной психологией. По свидетельству петроградского профессора Н. С. Тимашева, Таганцев предполагал действовать в рамках советского закона, в чем он был последователем и учеником своего отца, убежденного законника (профессор петербургского университета, сенатор Николай Степанович Таганцев был одним из столпов дореволюционной русской юриспруденции. — Ю.З.). По мысли младшего Таганцева, сама незаконность советских законов должна неизбежно привести к упразднению иррациональных форм власти'[33]. Все собранные В. Крейдом материалы рисуют В. Н. Таганцева 'прекраснодушным мечтателем', чем-то вроде тургеневского Рудина, 'способного произносить зажигательные речи в частной беседе и удовлетворяющего разговором как суррогатом действия'[34].

Таганцев стал конфидентом Ю. П. Германа (разумеется, по инициативе последнего) осенью 1920 года. Очевидно, главную роль здесь сыграл прошлогодний эпизод с 'Национальным центром': в антикоммунистических кругах Таганцев слыл 'сочувствующим'. Теперь речь шла о некой конспиративной структуре в среде научной и творческой интеллигенции, собирающейся в Доме литераторов, завсегдатаем которого был и Владимир Николаевич. Однако, к разочарованию Голубя (подпольная кличка Германа) и его товарищей, к чисто практической работе Таганцев оказался неспособен. Кабинетный ученый с расплывчатыми и нецельными политическими убеждениями, плохо разбирающийся в людях и не имевший никаких навыков конспирации, он мыслил свою 'организацию' чисто теоретически. 'О заговоре Таганцева, — вспоминала И. В. Одоевцева, — при всей их наивной идеалистической конспирации — знали (так же, как когда-то о заговоре декабристов) очень и очень многие. Сам Таганцев (как, впрочем, и Гумилев) был прекраснодушен и по природе не заговорщик. <…> Я даже знаю, как там все было устроено: у них были ячейки по восемь человек, и Гумилев стоял во главе одной из таких ячеек'[35].

Герман не питал иллюзий относительно дееспособности 'профессорской группы' (особенно после того, как узнал, что Таганцев принимает его курьеров у себя на квартире и дает конспиративные поручения… обслуживающему персоналу Дома литераторов). Задействована эта группа была один раз (и то не полностью), в самый критический момент кронштадтской эпопеи, когда любое антибольшевистское 'лыко' было 'в строку': 'профессоров' (и, в частности, Гумилева) пытались использовать для агитационной работы.

Сам В. Н. Таганцев, потерпев в 'кронштадтские дни', как уже говорилось выше, неудачу в переговорах с уполномоченными 'собрания представителей фабрик и заводов', вел себя после катастрофы в Кронштадте более чем странно для руководителя подпольной боевой организации, находящейся на грани провала. 'В мае, за несколько дней до ареста, — писал Н. С. Тимашев, — несмотря на недавнюю ликвидацию крондштадтского восстания, В. Н. Таганцев был в самом бодром настроении. Он указывал на ряд симптомов пробуждения народного, пробуждения не только городского пролетариата, которое было очевидно для каждого петроградского обывателя, но и крестьянских масс, понявших наконец всю безысходность положения, созданного большевиками, и не удовлетворяющихся подачкой в виде замены разверстки натуральным налогом'[36]. Похоже, Таганцев либо не понимал, какая ответственность (во всех смыслах) ложится на него в качестве шефа петроградского террористического подполья (но это уже 'слишком' даже для прекраснодушного идеалиста), либо 'шефом' подпольщиков себя вовсе и не считал.

Последнее кажется самым вероятным. Ведь собственно ПБО создавал осенью — зимой 1920 года в Петрограде Ю. П. Герман, на подмогу которому в начале 1921 года был откомандирован из Парижа В. Г. Шведов. Они и были реальными руководителями, представлявшими себе всю конспиративную структуру организации, ее задачи и цели. Таганцев же, наряду с П. П. Ивановым и В. И. Орловским, являлся руководителем одного из подразделений ПБО, т. е. 'работником среднего звена', по существу — посредником между Германом и Шведовым, с одной стороны, и участниками 'профессорской группы' — с другой. Но, как уже говорилось, 'профессорская группа' мало напоминала группу 'кронштадтцев' Орловского или 'офицерскую группу' Иванова с их конспиративными арсеналами, боевиками, явками и т. п. Все участники 'профессорской группы' были представителями фрондирующей интеллигенции и обсуждали 'планы переустройства России' в гостиной Таганцевых или в столовой Дома литераторов еще до возникновения ПБО. Ни о каком 'подполье' тут речи не было, да и для подпольной работы ни Лазаревский, ни Ухтомский, ни Гумилев не подходили никак — в городе их знала каждая собака (в том числе и чекистская). Они были настолько заметны, что любая инициатива в этой области (например, появление на конспиративной квартире) могла лишь помешать агентам Иванова и Орловского, без нужды их 'засветить'.

Чем руководствовался Герман, давая Таганцеву поручение создать 'профессорскую группу', — понятно. Разумеется, основное внимание Голубя было сосредоточено на активной подпольной борьбе, но и о возможной перспективе легализации (в случае успеха заговора) он, как всякий талантливый политик, не забывал. Имея уже сейчас единомышленников и сочувствующих в кругах научной и творческой элиты, можно было с большей уверенностью смотреть в завтрашний день. Вряд ли Герман или Шведов нуждались весной 1921 года в услугах ректора Петроградского университета Лазаревского при минировании первомайских трибун: для этой цели куда больше подходил незаметный морячок, имеющий навыки обращения с динамитными шашками. От Лазаревского, равно как и от других участников 'профессорской группы', требовалось лишь сугубо пассивное ожидание грядущего успеха офицеров и 'кронштадтцев' в качестве их 'мысленных сподвижников'. Приведенная выше формула 'расстрельного списка' — 'дал согласие' — точно отражает специфику задачи, поставленной перед В. Н. Таганцевым. Все завербованные им в ПБО интеллектуалы действительно 'дали согласие' поддержать Таганцева в случае каких-либо будущих 'событий'. В событиях настоящих применения для 'профессорской группы' подпольный штаб ПБО не находил и найти не мог.

По всей вероятности, этим и объясняется беззаботное поведение Таганцева в мае 1921 года Конечно, он, общаясь непосредственно с Германом и Шведовым, обладал большей осведомленностью о деятельности ПБО, чем его 'подопечные', но и только. Сложно себе представить, что для осуществления столь несложной миссии среди петроградской интеллигенции руководители подпольного штаба посвятили Владимира Николаевича во все подробности своих конспиративных планов до боевых операций включительно. А на том 'участке работы', который был известен Таганцеву, никаких активных действий никогда, даже в самый разгар событий в Кронштадте, не осуществлялось…

IV

В. Н. Таганцев был арестован 5 июня 1921 года, причем поводом для ареста стала не его деятельность в ПБО, а давний уже теперь эпизод с 'Национальным центром'. Тогда, в 1919 году, во время повальных репрессий против 'классово чуждых' ('красный террор' был в это время в самом разгаре) Владимир Николаевич ареста счастливо избежал, но, очевидно, остался у чекистов на подозрении. '… Таганцева погубила какая-то крупная сумма денег, хранившаяся у него. Возможно, при разгроме