человеческое. Оно для нее не просто мучительным было, оно для нее невыносимым было. В физическом смысле невыносимым, до коликов, до рвоты, до ломоты, до истерики. А Сашка-убийца, Сашка- осужденный — это самое то. Она бы потом и в колонию к нему ездила с передачками, и чудеса жалости и великодушия проявляла, как честная жена. Но жена не брошенная, а наоборот, жалеющая! А это уже две большие разницы, простите…
А эта дура-сыщица доморощенная все про дедову квартиру талдычит. Ну, так на то она и дура со скалкой, чтоб именно так рассуждать. Не понять ей, что ни при чем тут дедова квартира. Мозги не те. Плебейские мозги, материальные. Да и не объяснять же ей, в самом деле, что квартира тут ни при чем, что выхода у него другого просто не было. Нельзя было Сашке от Алисы уходить, вот и все. Не тот случай. Природа, она ж знает, кому какой характер давать. Кому быть рабом, а кому его хозяином. Вот он сам, например, хорошо понимает, что он раб. И что? Что в этом такого-то? Человеческая суть — она за каждым индивидом природой четко закреплена, тут уж никто и ничего изменить не может. И никакие восстания отдельного взятого индивида никакой определяющей роли не играют. Ну, освободишься ты от одного хозяина, и дальше что? Если ты по сути раб, то другой хозяин для тебя всегда найдется. И обязательно хуже прежнего. Все человеческие отношения так устроены, если хорошо к ним приглядеться. А Сашка на свободу захотел, видите ли. Дурак. Один вот тоже был такой, Спартаком его звали… Поэтому сам виноват. Эх, Сашка, Сашка… А ведь он, между прочим, для него все сделал, что мог. Как он уговаривал его не бросать Алису! И так, и этак ему объяснял, что не может он себе этой роскоши позволить, что побег его для Алисы смерти подобен. Она или его уничтожит, или сама сгорит изнутри, растает воском, как свечка. Она и сейчас еще ходит, будто в бреду горячечном, в глазах отчаяние плещется страшным зеленым провалом…
Так что выхода у него, у верного ее Пита, больше и не было. А Сашке повезло просто. Дуракам всегда везет. К другому вот ни за что идиотка со скалкой в открытую дверь не выскочит. Другому и дверь даже не откроют! А тут на тебе — и скалка, и обморок, и алиби… Все для вас, как говорится. А ему теперь что? И дальше на страдания Алисы смотреть?
Он колыхнулся полным рыхлым туловищем, оттолкнулся от пола одной ногой и подъехал поближе к телефону, быстро набрал знакомый номер. Засопел сердито в трубку, слушая длинные равнодушные гудки.
— Сашка, привет! — буркнул сердито, услышав его голос. — Слушай, я чего звоню. Алиса больна очень.
— А что с ней? — озабоченно спросил Саша.
— Что, что… Не придуривайся давай. Будто сам не знаешь, что. Слушай, Сашка, одумайся, а, пока не поздно? Она ведь точно с собой чего-нибудь сделает! Я боюсь за нее, Сашка!
— Нет, Пит. Я не вернусь. И давай эту тему обсуждать не будем. Я уже решил, все. Ты помоги ей там как-нибудь. Ну, в отпуск увези, что ли…
— Да не поедет она никуда! Ты же прекрасно это знаешь. Она тебя любит, очень любит, и страдает сейчас невыносимо. И это вообще не по-мужски… Это подло, в конце концов!
— Да не любит она меня, Пит. Вернее, любит, конечно, но по-другому. По-своему. А скорее всего, это и не любовь никакая… Ей просто чужая душа в собственность нужна, понимаешь? Для полного ею владения, пользования и распоряжения. А это уже из другой оперы, которая не про любовь, а про господина Мефистофеля. Слышал про такого? Так что больше не будем говорить об этом. Все. Мне своя душа и самому пригодится. Все, вытащил я себя, больше туда не вернусь.
— Господи, ну что за хрень ты несешь, Саш? Про душу, про Мефистофеля… Чего ты себе в голову вбил такое? Вы же хорошо жили. А ты взял ее и предал. Ты очень виноват перед ней, Саша. Ты взял и сделал ее абсолютно несчастной. За что?
Саша больше не нашел, что ему и ответить. Сколько раз за последние дни Пит затевал этот разговор, столько же раз и он честно пытался ответить на его одни и те же ли вопросы, то ли требования… Только объяснения его отскакивали от Пита, как горох от стены. Да и сейчас не стоило отвечать, наверное, — все равно он его не услышит. Не услышит и не поймет, что никто никого не может сделать ни счастливым, ни несчастным. Не в его это власти. Потому что каждый сам по себе, изнутри уже, либо счастлив, либо нет. А его жена Алиса как раз из тех — из несчастных. Из того типа людей, которые жить просто не могут, если не властвуют над кем-то, в чем бы эта власть ни выражалась. В активной ли о тебе заботе, в сознательной ли игре в кнуты и пряники, в целенаправленном ли убийстве твоей легкой и веселой натуры… Они жить не могут, никого не ломая и не уничтожая. Ласковые Джеки-потрошители, умные Фредди-Крюгеры. Они и не замечают, что сами находятся во власти у собственного желания власти, в жестокой от него зависимости. Что делать — любая зависимость делает человека уязвимым. Особенно когда она зависимостью вовсе не признается. Властолюбец, как алкоголик или наркоман, всегда глух, слеп и обуреваем собственной жаждой, утолить которую не может никогда. И горе тем, кто попадется ему на пути. Особенно горе добрым, нерешительным да от природы характером слабым — они, как мотыльки, сами слетаются к этому огню, с радостью обнажая перед ним свою душу — на, ешь… Но горе и властолюбцу, если вдруг живая, не съеденная и не сломленная еще душа вдруг окажется не такой уж и слабой, выпорхнет прямо из рук и улетит себе на свободу. И страдания к нему приходят тогда адские, ни с одной человеческой мукой не сравнимые. Ненадолго, правда. Мотыльков-то кругом полно. Иной пока разглядит, к какому огню прилетел, уж и крылышки обжег до такой степени, что и летать не может…
Он, слава богу, улететь сумел. Вовремя понял, что сопротивление, семейные бунты-скандалы да спартаковские войны освободительные ни к чему не приведут. С властолюбцем воевать нельзя, это его только раззадоривает. От него бежать надо, резко и сразу. И назад не оборачиваясь. Спасать надо свою шкуру, свою душу, самого себя спасать. И не слушать тех, кто обвиняет тебя в жестокости по отношению к обиженному. Особенно если обижена женщина — вроде как не по-мужски… Не слушать, потому что жажда властного обладания полов не различает. Ей все равно, где жить — в мужчине ли, в женщине…
— … Эй, ты где там? Чего молчишь? — вернул его из раздумий сердитый голос Пита. — Скажи хоть что-нибудь, не молчи. Натворил делов, теперь молчит в тряпочку…
— Я не молчу, Пит. Я же сказал тебе — ничего больше не будет. И можешь обвинять меня во всех мужицких грехах и подлостях. Давай. Даю тебе полный карт-бланш. Но только без меня, ладно?
— Ладно, понял… Но хотя бы свою дурную бабу ты можешь унять, черт бы ее побрал? Чтобы она ни Алисе, ни мне тут нервы не мотала!
— Какую бабу?
— Ну, эту, Надежду твою. И опору. А то она приперлась к Алисе вчера… Ходит, подслушивает, вынюхивает, понимаешь ли… Сегодня утром вот ко мне притащилась, обвинила черт знает в чем…
— А в чем, Пит? В чем она тебя обвинила?
— Да ты не поверишь! В том, что это я деда убил. И доказательства твоей виновности подбросил. Ну, бутылку разбитую, куртку…
Пит выпалил последние слова возмущенной скороговоркой и замолчал, ожидая Сашиной реакции. В общем и целом, реакция эта должна была последовать незамедлительно и быть очень предсказуемой, возмущенной то есть. Однако трубка опять замолчала тяжело и надолго. Очень нехорошо замолчала трубка. Он даже подумал — связь оборвалась, наверное.
— Эй, алё, Сашка… Ты где? — осторожно проговорил он и съежился, будто предстояло войти в ледяную воду. Или наоборот — в кипяток. И сердце вдруг выскочило из груди, и забилось в болезненном сосудисто-аритмическом беспокойстве.
— Да здесь я, Пит. Здесь. Слушаю тебя. — Снова послышался из трубки Сашин спокойный голос. — Ты знаешь, а я ведь вспомнил… Я все вспомнил про эту самую куртку. Я ее у тебя в машине оставил. Осенью еще. На заднем сиденье забыл.
— И что? Что ты этим хочешь сказать?
— Да ничего. Совсем ничего. И так все понятно. Но сказать надо, конечно. Одно только слово хочу сказать — прощай, Пит. Не друзья мы больше. И не приятели даже. И вообще — не знакомые друг с другом мужики. А за Алису не переживай — она и без твоей помощи справится. Другую мужскую душу- собственность себе со временем найдет. Только захочет ли эта мужицкая собственность тебя в друзьях семьи держать — вот вопрос…
— Сашка, брось… Ты что? Мы же с детства друзья…
— Нет, Пит. Зачем я тебе без Алисы? Всего доброго, береги себя. А насчет Надежды не переживай — я
