геноцида русского народа, которым экстремисты считают браки русских женщин с кавказцами?
Сами же наши женщины этому геноциду все чаще идут навстречу. Двадцатилетней студентке университета родители вряд ли разрешат выйти замуж за кавказца, и никакие «мерседесы», нажитые на цветочной торговле, этот матримониальный снобизм победить не смогут. Но есть достаточно взрослых женщин, самостоятельно принимающих решения, которые не видят оснований особенно гнушаться гостями с юга. Таким бракам если и может что-то помешать, то не общественное порицание и всякие геополитические соображения, а разве что привычка нашей женщины к матриархату, к которому чаще склоняются любовные или семейные отношения между русскими. По инерции беря ответственность и доминирующую роль на себя, наша бой-баба может быть неприятно поражена, как легко ее обходительный и любезный кавказец, преданно заглядывавший ей в глаза, вдруг проявляет свой джигитский норов, который он до поры до времени маскировал, как лазутчик на чужой территории, разведывающий обстановку.
Кавказец, даже самый тщедушный и затюканный с виду, и уже почти вроде бы одомашненный, по самым непредсказуемым причинам может вдруг взорваться так, что и привыкшая останавливать коней на скаку русская женщина не сразу найдется, как противостоять этой внезапно взыгравшей дикой стихии. Дело, конечно, не в том, кто громче орет на кухне: в традициях горцев, скорее наоборот, сдержанность и минимальное проявление агрессии на вербальном уровне, но он и молча умеет посмотреть на тебя так, что понимаешь: в случае, если вдруг встанет вопрос, зарезать тебя или нет, рука мужчины не дрогнет.
Иногда такое впечатление складывается не оттого, что кавказец действительно уже где-то подсознательно точит на тебя свой кинжал, а из-за аберрации русского женского восприятия, в котором всегда сохраняется элемент настороженности, даже если отношения зашли уже достаточно далеко или вообще были зарегистрированы официально. К кавказскому мужу, поселившемуся у тебя в московской квартире, все равно невозможно относиться точно так же, как к русскому, - русского мужа женщина знает, как облупленного, и с порога может определить, почему, где и с кем он задержался после работы. Непроницаемый же кавказец даже спустя годы может остаться для русской жены немножко чужим и загадочным, даже если зарекомендовал себя в качестве мужа гораздо лучше всех встречавшихся соотечественников.
А такое действительно случается: более или менее ассимилировавшиеся в России, оформившие регистрацию, заведшие какой-никакой скромный бизнес вроде цветочных ларьков или шиномонтажа грузины, армяне и азербайджанцы, с точки зрения домовитой женщины, которой муж нужен прежде всего как помощник по обустройству семейного гнезда, куда предпочтительней, чем русский мужчина, для которого вынести мусор - подвиг. Кавказец же не только любит налаженный быт, но и лично не брезгует его налаживать: у него обычно прекрасно подвешены руки, он, как правило, отлично готовит и с удовольствием занимается с ребенком, особенно если это мальчик. В общем, масса плюсов у кавказского мужа, а минус только в том, что если кавказский хозяин полюбил ваш дом, прижился в нем и решил считать его своим, то это уже не ваша квартира, а опять же Кавказ в миниатюре, и вести себя здесь по-русски неуместно, да и не очень получится, если вы не хотите войны, такой же бесконечной и кровопролитной, как вся история русско-кавказских отношений.
Западно-восточный желудок
О русской гастрономической мультикультурности
Людмила Сырникова
Есть у меня старый знакомец, которого в шутку, хоть мы и с первого дня на «ты», я зову Алексей Семенычем. Алексей Семеныч - щекастый розовый парень с круглым улыбающимся лицом, из тех, про кого незнакомые тетеньки «из интеллигентных семей» говорят: «Из-под коровенки». Алексей Семеныч - большой умница и искусствовед. Так вот, на днях решили мы с Алексей Семенычем поужинать, для чего пошли в грузинский ресторан «Генацвале». Последний раз я была там очень давно, лет пять назад, и успела позабыть, что ресторан имеет два входа. Шел дождь, зонт валялся в машине, и мы поскорее юркнули в ту дверь, что поближе.
– А в чем разница между тут и там? - спросил Алексей Семеныч стоявшего в дверях молодого грузина в строгом, дешевом и старомодном двубортном костюме.
– Совершенно никакой разницы, - ответил грузин, сцепив маленькие руки на уровне груди и сжав их. После секундной задержки он улыбнулся гостеприимно и слегка снисходительно и переместился с пяток на носки, а потом с носков на пятки. Стоявший у него за спиной здоровенный русский детина в бурке и сванской шапочке широко осклабился и жестом пригласил нас войти.
Мы вошли. Маленький грузин шел впереди, заведя правую руку за спину, а левую с некоторой неловкостью неся перед собой в полусогнутом положении, как сухорукий Джугашвили на кинохронике, хотя слегка торопливая пластика придавала ему большее сходство с дирижером, пробирающимся сквозь оркестр к своему пульту.
Нам было указано место за столиком в углу битком набитого зала, после чего грузин удалился в той же дирижерской манере, высоко задрав подбородок, будто бы под гром оваций.
Два столика слева от нас были сдвинуты, за ними пировала бухгалтерия: четыре разновозрастных дамы и двое мужчин. Один мужчина погасил бычок в бокале с вином и сказал: «Б…» За столиком справа сидели две подруги, одна в красном свитере, другая в белом. Та, что в белом, курила длинные сигареты More, вынимая их изо рта жестом, каким шпагоглотатель вынимает шпагу. «Нет, ты понимаешь, - говорила ей вторая, - я уже устала ждать». Первая вынимала сигарету изо рта, кивала, но глаза у нее были, как у человека, сидящего перед зеркалом. В зале был полумрак, с деревянных потолков свисали острые перцы чили, связки чеснока и какие-то еще колониальные товары - непременный атрибут всех без исключения московских ресторанов кавказской кухни. Подошла официантка. Я попросила минеральной воды «Боржоми», Алексей Семеныч сделал глаза, официантка рассмеялась. Мне стало неловко.
– Тогда «Рычал-Су», - исправилась я.
Потом мы с Алексей Семенычем стали ерзать на стульях и оглядываться по сторонам.
И тут в зал вошли трое мужчин с серьезными лицами. На них были одинаковые черные костюмы. Один мужчина, самый пожилой, был усат, карикатурно длиннонос и напоминал крестьянина из грузинской короткометражки, второй, помоложе, был лощеным и пухлым, как мелкий бюрократ из этой же короткометражки, а третий был похож на Хосе Каррераса, и уже этого было вполне достаточно. На полшага позади них остановились еще двое мужчин, в белых рубашках, с гитарами на ремнях. Они быстро оглянулись по сторонам, как люди оглядываются на автобусной остановке, после чего заиграли и запели. Во время пения они не приплясывали, не размахивали руками и не заглядывали в лица посетителям. Они просто открывали рты. Когда песня закончилась, они удалились так же, как и вошли.
Тем временем к нашему столику подошел молодой парень с бейджиком «Котэ» на форменной жилетке. В руках у него было две бутылки минеральной воды «Рычал-Су» и два бокала. Он разлил воду по бокалам, поставил бокалы перед нами. Все это он проделал, ни разу не взглянув на нас, с деловитым полупрезрительным лицом, потом удалился и, вернувшись с едой, расставил ее в правильном порядке. Пошевелив в воздухе длинными белыми пальцами, он опять пошел прочь, и даже спина его, казалось, излучала презрение.
– Гмадлобт, - сказала я в эту спину. Что по-грузински означает «спасибо».
Котэ повернулся. По-моему, он сделал это очень медленно, как поворачивается подстреленный киногерой. Его тонкие губы разъехались в счастливой улыбке. Мне показалось, что во рту у Котэ никак не меньше шестидесяти зубов. Он кивнул головой, приветственно поднял правую руку, слегка пританцовывая от радости. И пошел дальше.
– Все было нормально? - медленно, тоном, уверенным в ответе, спросил маленький грузин, когда мы выходили на улицу.
– Да, да, большое спасибо, - закивали мы.
Детина в сванской шапочке распахнул перед нами дверь.
– Почему он сказал «нормально», а не «вкусно» или «хорошо»? - спросила я Алексей Семеныча.
Но Алексей Семеныч загадочно молчал в ответ.
Грузинская кухня в советские времена была всенародно любимой, как и грузинские короткометражки, грузинское вино и грузинская поэзия, которую переводили на русский самые тонкие, самые талантливые поэты советской эпохи. Сами грузины - от академиков до таксистов - любили повторять, что Ромен Роллан,
