приехав по приглашению Горького в СССР, сказал, что Грузия - это советская Италия. Возражать этому историческому факту в грузинском пересказе было нельзя. Иначе вас никогда не пригласили бы в ресторан «Арагви». Но какое-то подобие средиземноморского изобилия и витальности Грузия и грузинская кухня в СССР и в самом деле являли. С тем лишь уточнением, что граждане СССР - как питавшиеся люля-кебабом в привокзальной шашлычной работяги, так и рефлексирующая интеллигенция, мотавшаяся в Тбилиси в творческие командировки, - не имели ни малейшего представления о средиземноморской кухне, нравах и народах. «За Пиренейскими горами лежит такая же страна; Богата разными дарами, но без порядка и она», - к словам, сказанным поэтом Колошиным полтора века назад, советскому человеку добавить было нечего. С Грузией он был знаком значительно лучше, и грузины, зная это, не зря «цитировали» Роллана.
Сегодня грузины чаще, чем в советские годы, любят придираться к качеству грузинской кухни в Москве. «Мамалыга была чуть теплая, а я с детства помню, что она должна быть горячая, сулугуни должен таять, таять в ней прямо у тебя на глазах!» Недоумеваешь поначалу, а после видишь, что это громкое недовольство есть маркетинговый ход. Зов из прошлого. Грузины немного ревнуют с тех пор, как открылись границы, и постсоветскому человеку стали доступны Испания, Италия и весь романский мир. Вспомните, намекают грузины, когда до Тбилиси можно было долететь самолетом «Аэрофлота» за 35, что ли, советских рублей, и там, в старом городе, во дворах, стоял густой запах свежеиспеченного хлеба пури, а вечерами к нему примешивался терпкий запах грузинского вина - вам, прилетевшим с сизой аэрофлотовской курицей в желудке, вам что, было плохо?
Не было. И вот теперь, в московских ресторанах кавказской кухни мы видим этих вчерашних командировочных; они собираются довольно большими группами, человек по десять-двадцать, старомодно одетые, некоторые с женами, а некоторые нет, позволяют себе лишнего. «Ах, какая чача!» Пьют и едят они с теми, к кому возили чертеж детали двадцать пять лет назад, с теми, с кем подписывали договор на новую партию румынских колготок по линии универмага «Военторг», и в чем-то они похожи на ветеранов 9 мая, потому что этот ресторан с прохладной мамалыгой и фальшивым хачапури, вместо соленого грузинского сыра щедро напичканный пресным адыгейским, - и есть их Советский Союз, их крупнейшая, выражаясь словами Путина, геополитическая катастрофа ХХ века. Остальные посетители - нетипичны. Им не плохо, но и не хорошо.
Они попали сюда почти случайно. У них уже есть своя Италия, своя Испания и вообще Европа. В студенческие годы у них была пицца размером с небольшую оладью в ларьке у метро, сейчас у них есть пицца в итальянском ресторане на Садовом кольце. «Попробуйте фирменное блюдо от нашего шеф-повара ресторана La Strada Маурицио Франческини!» - гласит меню, и человеку, хоть раз побывавшему в Италии и попробовавшему настоящую итальянскую кухню, сразу приходит в голову, что Маурицио Франческини - мошенник, недостойный сострадания, в отличие от персонажей феллиниевского фильма, давшего почему- то название убогому ресторану, ударяющему по сознанию звуковой дорожкой, на которой соревнуются Тото Кутуньо и Адриано Челентано. В заведении с французским уклоном это будут Джо Дассен или Шарль Азнавур, возможно, даже Мирей Матье и Эдит Пиаф, а то и «Шербургские зонтики» Мишеля Леграна. То есть европейский московский стандарт тоже взывает к какой-то ностальгии, но исключительно кинематографической.
Складывается впечатление, что все эти «Елисейские поля», «Миланезе» и La Strada существуют за железным занавесом, и посетители их знакомы с западной (восточной) жизнью исключительно по телефильму «ТАСС уполномочен заявить», где црушник Вахтанг Кикабидзе пьет кампари со льдом. В голове посетителя Кикабидзе лучше и прочнее соотносится с мамалыгой, такого посетителя обмануть нетрудно, он и сам обманываться рад. И его нещадно обманывают. За десять лет европейской кухни в Москве изменились лишь названия заведений: от напыщенных Bellissimo публика постепенно стала привыкать к аллегорическим Tavola di Milano или псевдоинтеллектуальным La Strada. Модный когда-то ночной клуб Fellini не имел - и справедливо не имел - ни малейшего отношения не только к итальянской кухне, но и к итальянскому кинематографу, и тем выиграл. Все же вариации на тему spaghetti alla carbonara обречены на полный, хоть и крайне высокобюджетный провал. Spagetti alla carbonara в Италии никогда не готовится со сливками, но всегда - с яичным желтком. В Москве - это всегда сливки и никогда желток. В Италии спагетти будут черны от перца (отсюда название carbonara - угольная), в Москве - никогда.
Поэтому грузины правы, обижаясь на грузинскую кухню в Москве. Эта обида подтвердила, наконец, правоту Ромена Роллана, выпихнула, наконец, Грузию в Европу безо всякого Саакашвили - ведь итальянцы тоже возмущены качеством итальянской кухни за пределами Италии: Москва, возможно, лишь один из наихудших примеров, но далеко не единственный и совсем не исключительный. Ресторан «Генацвале», куда мы ходили с Алексей Семенычем, - помпезный, аффектированно этнический ресторан, из категории «туристических», и то, что он находится в центре Москвы, делает его еще более туристическим, а его посетителей превращает в посетителей квази-Грузии, так же, как посетители ресторана La Strada оказываются в квази-Италии. Италия настоящая выглядит совершенно иначе.
Однажды во Флоренции я забрела в неприметное заведение под названием Bar Galleria (на Via Guicciardini). Деревянные колченогие столы, накрытые зеленой оберточной бумагой, мутные стеклянные пепельницы. Ко мне подошла немолодая женщина с грязными волосами. Широко улыбаясь желтым подгнившим ртом, она быстро заговорила, помахивая передо мной меню, словно была не слишком уверена, понадобится ли оно. Я назвала блюдо - болоньезе. «Si!» - торжествующе крикнула она, что-то тараторя и отчаянно жестикулируя свободной рукой. Тем временем ее дочь принесла минеральную воду и стакан. Из дверей кухни выглянул сын. Он смотрел на меня непонимающе и потрясенно, как деревенские дети смотрят на случайно очутившегося в их краях чужака. Я подумала, не уйти ли. Но на меня уже надвигался старик. Он нес тарелку в кошмарных розочках. Он шел и двигал челюстью. Он поставил передо мной эту тарелку и издал характерный звук, каким обычно сопровождается попытка вытолкнуть языком застрявшую в зубах пищу. Я сглотнула. «Болоньезе?» - спросила я. «Si. Bolognese», - ответил старик. В голосе его послышалось что-то вроде сочувствия. Мне даже показалось, что он пожимает плечами. Аппетит пропал. Я с трудом взяла в руки вилку. И правильно сделала, потому что болоньезе оказалась отменной. С тем же мортальным видом старик приволок эспрессо доппио, и это был лучший эспрессо доппио за все время моего пребывания во Флоренции.
Когда я уходила, женщина, улыбаясь желтыми зубами, спросила: «Tutto bene?», что в переводе означает: «Все хорошо?», а не наше идиотское: «Нормально?»
Собирать и возвращать
Виражи русского коллекционирования
Аркадий Ипполитов
«Всему свое время, и всякой вещи под небом; время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать; время разрушать и время строить; время плакать и время смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий; время искать, и время терять; время сберегать и время бросать; время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить; время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру».
Из этой глубокомысленной, таинственной и большой фразы Екклезиаста взято название выставки «Время собирать…», открывшейся в Русском музее. Это - первая в России большая выставка в государственном собрании произведений русского искусства из зарубежных частных собраний, охватывающая чуть ли ни все его периоды, от иконописи до фотографии. Нет разве что археологии.
Сам факт подобной выставки чрезвычайно важен. Почти уж и не существенно, что именно выставлено, хотя на выставке множество интереснейших произведений. Но главное - как хорошо, что пришло время не вырывать, убивать, разрушать, раздирать и ненавидеть, а время обнимать и сшивать. Это приятнее, чем раздирать и уклоняться от объятий.
Страсть к коллекционированию стара как мир. Первыми коллекционерами были шаманы и вожди, элита первобытного племени. Их наследниками стали храмы и сокровищницы властителей, первые коллекции и прообразы музеев.
Развращенный Рим, предугадавший современность, коллекционировал уже все: статуи, картины, вазы, людей, редкостных животных, драгоценности. Варвары снова свели европейское коллекционирование к казне и церкви, и современные коллекционеры отсчитывают свою историю от Козимо I Медичи, основателя Уффицци. Ему подражали французский Франциск, испанский Филипп, английская Елизавета.
