последствия застарелого ревматизма, требующие питья двух стаканов воды поутру и двух вечером, перед сном.
— Доктор, у меня мигрень.
— Это у вас так называемый ревматизм мозга. Пейте по три стакана утром и по четыре ве…
— Ревматизм мозга? Никогда не слышала.
— Вы откуда изволили приехать?
— Из Берлина.
— Тогда неудивительно! Три часа вы пробыли в пути! Наука шагает быстро. За три часа сделаны колоссальные открытия! Пейте пять стаканов перед сном и двенадцать во время еды!
У курортного врача лежит на письменном столе большая книга, в которую он вписывает какие-то таинственные штуки про своих больных. Спросит:
— Гуляете много?
— Много, — ответит больной.
— Ага!
И начнет писать долго-долго.
Сидишь, следишь за его пером. Букв не видно, и приходится угадывать чутьем. Кажется, что пишет приблизительно следующее.
— Ага! Гуляешь много! Вот я те погуляю! Как закачу тебе двадцать четыре стакана бурды через каждые два часа, так, небось перестанешь разгуливать.
Потом поднимает свое знающее лицо, проникновенно взглянет усталыми глазами и скажет:
— Попробуйте пить шесть стаканов. Через два дня зайдете.
Вы заходите через два дня. Он пощупает ваш пульс или смеряет температуру. Никто его не осудит за это, потому что нужно же и ему что-нибудь делать! Тоже ведь и он человек!
Потом велит пить не два стакана, а четыре полстакана, что составляет одно и то же только с грубо математической точки зрения.
В курортном миропонимании четыре полстакана стоят значительно выше двух стаканов, и пьющий в раздроб должен показываться врачу не через три, а через два дня.
В общем, обязанность курортного врача очень сложна, ответственна и требует особых сведений.
Курортный больной существует обыкновенно в нескольких лицах.
Он приезжает всегда с женой, с теткой или с романами.
Болен бывает собственно он один, но лечится заодно и жена, и тетки, и романы.
Так как на каждого больного полагается несколько теток и романов, то курортную толпу составляет, собственно говоря, не больные, а этот их антураж.
Поэтому вполне понятно недоумение какого-нибудь неопытного туриста, попавшего в курзал серьезного курорта для серьезных больных, когда он видит здоровые, круглые физиономии, млеющие в томных фокстротах, и толстые ноги, лихо щелкающие каблуками.
— Это больные? Или это те, которые уже выздоровели? Какой чудный курорт, где так великолепно поправляются!
Через два дня неопытный турист узнает, что настоящих больных никогда не видно. Они сидят дома, или ездят в экипажах подышать воздухом. А живут полной жизнью только тетки и романы.
В каждом курорте есть своя официальная красавица.
Красоты от официальной курортной красавицы никакой, впрочем, не требуется. Большей частью даже они бывают некрасивы, носаты, с несколько круглой спиной и большими ногами.
На каждом курорте есть своя красавица, которая приезжает каждый год и, когда умрет от старости, ее сменяет новая.
— Le roi est mort, — vive le roi!
О курортных красавицах создаются легенды.
— Посмотрите, вон она. Видите, в зеленой шляпе… Она была замужем четырнадцать раз!
— Четырнадцать? Правда? А на вид, пожалуй, даже больше.
— Не правда ли? Удивительно интересная женщина! У нее двенадцать неизлечимых болезней. И все — наследственные. Сам доктор Шток лечит ее от наследственной простуды ноги. Это тоже неизлечимо. Правда, интересная женщина?
Курортная красавица должна делать все не так, как обыкновенная женщина, и не в то время.
Если все пьют первую бурду в 7 часов, то красавица — на два часа позже.
Если жарко, и на всех надеты летние платья, курортная красавица надевает на себя черный бархат и томится как тушенная говядина в кастрюле.
Под дождем, если дождь с ветром, она ходит в декольтированном платье и обмахивается веером.
Все это очень трудно, и редкая курортная красавица доживает до семидесяти лет. Чаще она погибает безвременно, как тепличные растения, едва начав шестой-седьмой десяток.
Зато как пожито!
Мертвый сезон
В августе начинается в Париже мертвый сезон. Saison morte, по выражению Lolo — сезон морд.
Все разъехались. По опустелым улицам бродят только обиженные, прожелкшие морды, обойденные судьбой, обезтрувилленные, обездовиленные и обездоленные.
— Ничего, подождем. Когда там у них в Трувиллях все вымоются и в Довиллях все отполощатся и в прочих Виллях отфлиртуются, когда наступит там сезон морд, тогда и мы туда махнем. У овощи свое время. Подождите — зацветет и наша брюква! Пока что, пойдем на sold`ы покупать обжэ де люксы: ломанную картонку, рыжий берет — последний крик умирающей моды, перчатки без одного пальца, сумочку с незапирающимся замком и платье с дырой на груди.
Купим, уложим и будем ждать, когда наступит на нашей улице праздник. Главное, быть готовым.
Поезда переполнены. Багажные вагоны завалены — в них, кроме обычной клади, возят сундуки с трупами. Переправлять трупы таким образом стало делом столь обычным, что приказчик, продавая сундук, заботливо спрашивает:
— Вам на какой рост?
И покупательница отвечает, опуская глаза:
— Нет, нет. Мне только для платья.
Скоро промышленность отзовется на спрос покупателей и выпустит специальные сундуки с двойным дном и с отделением для льда, чтобы скоропортящийся груз не так скоро «подал голос». Ну да, это местные заботы, и нам, пришельцам, собственно говоря, дела до них нет. Так только из сочувствия интересуемся.
Уехавшие живут хорошо.
Письма пишут упоительные и соблазняющие.
«Я не мастер описывать красоты природы, — пишет молодой поэт, — скажу просто: восемнадцать франков».
Я заметила странную вещь: все пансионы во всех курортах стоят всегда восемнадцать франков, когда о них говорят в Париже.
Но если вы поедете на место, с вас возьмут двадцать пять.
— Почему же?
— Потому что из вашего окна вид на море.
— Тогда давайте мне комнату в другую сторону.
— Тогда будет тридцать пять, потому что вид на гору.
— Давайте в третью сторону.
— Тогда будет сорок, потому что комнаты, которые выходят во двор, прохладнее и шума в них не
