Наступила последняя ночь. Умышленно он вернулся домой под утро, надеясь, что усталость поможет ему заснуть. Сания не спала. Она лежала на спине, устремив взгляд в потолок. Свет падал ей в лицо, но она, казалось, не замечала этого.
— Ты еще не спишь? — удивился он.
— Я ждала тебя.
— Если бы я знал, то пришел бы раньше!
— Теперь ты знаешь…
— Почему такой грустный тон и печальное лицо?
— Нет никаких оснований для радости и веселья.
— Наоборот, сегодня ты должна быть счастлива. Ведь с завтрашнего дня ты будешь свободна и сможешь выйти замуж за того, кого любишь.
Некоторое время оба молчали. На губах Сании трепетали слова, но она не решалась их произнести. Потом осмелилась:
— Так, значит, пришло время…
— Да, я надеюсь…
— Хочешь узнать, что я сейчас чувствую?.. Или, может, лучше тебе не знать этого? Мне бы очень не хотелось ставить тебя в затруднительное положение… Пожалуй, лучше я возьму свои слова обратно, я не должна искушать твое благородство…
— Нет, говори, всегда нужно быть откровенной.
— Если мы разведемся — я умру!
Сев на краешек ее кровати, он взял ее за руку.
— Но послушай… Сона! Мне трудно забыть, что ты любила другого…
— Я знала, что ты не простишь мне этого. Накажи меня, если хочешь, но, прошу тебя, поверь, я питала к этому человеку всего лишь детскую любовь…
— Я верю тебе, но пойми и ты меня…
— Да, я тебя понимаю… Но клянусь, что между мной и этим человеком ничего не было. Он был нашим соседом, когда мы жили в квартале Аббасийя, и, как всякую девушку, меня пленили его военный мундир и выправка. Встречаясь на улице, мы здоровались, он звонил мне по телефону, но мы никогда даже не оставались наедине, клянусь тебе…
— Я верю… Но боюсь другого… Уверена ли ты в своих чувствах ко мне?
— Конечно, уверена. Ты сомневаешься, потому что не знаешь, что такое любовь. Я расскажу тебе о ней… Это не яркий блеск, ослепляющий взоры, не внезапный толчок сердца… Она рождается постепенно, создается петелька за петелькой, узелок за узелком, как вязанье. Так укрепляется связь двух сердец. Пусть ты не веришь моим словам… я все равно без тебя не могу, ты мне дорог… со всей твоей добротой и грубостью… мне нужно только, чтобы ты был в этой комнате, и я слышала твой кашель, чтобы я мучилась, когда тебя долго нет, и радовалась твоему возвращению, хотя бы даже после полуночи. Меня разбирает смех, всякий раз, когда я вижу, как ты ищешь по всей комнате свои носки или ботинки, или когда ты теряешь платки.
Мне нравится напоминать тебе, чтобы ты взял портфель, который валяется на тумбочке… А какой ты смешной, когда бреешься утром и все лицо твое в мыльной пене, или когда ты при маме притворяешься сердитым и разговариваешь трагическим тоном. Мне приятно слушать, как ты серьезно рассказываешь о своей работе, будто я что-то в ней смыслю, или когда ты замечаешь мое новое платье и хвалишь…
Я узнала и изучила твои привычки и вкусы. Ты, например, любишь поджаренный хлеб, а рис ты ешь с овощами… Я даже знаю, как ты спишь, в котором часу поворачиваешься на левый бок… Неужели ты хочешь, чтобы я отказалась от всего этого? Все это мелочи, но они-то ведь и составляют те нити, из которых бывает соткана ткань, именуемая «супружеской любовью»!.. Ты мой муж, мой перед Аллахом, перед людьми, перед моим собственным сердцем! И ты не выскользнешь из моих объятий, никогда!
И, крепко обняв его, она прижалась лицом к его груди, словно это была подушка, в которую она зарывалась головой каждую ночь…
НАГИБ МАХФУЗ
Убийца
Перевод О. Фроловой
Что же делать?! С тех пор как его выпустили из тюрьмы, он нищенствовал: пиастр оттуда, пиастр отсюда, ни работы, ни надежды. В тюрьме он был уже не первый раз и, кажется, не последний. Теперь он вычеркнут из жизни. Все, на кого он надеялся, отвернулись от него. К кому бы он ни обращался, никто не давал работы. Даже торговцы гашишем не хотели ему доверять. Дни шли, а он опускался все ниже и ниже. Падая от усталости, он бродил из одной кофейни в другую, надеясь возобновить старые знакомства, но напрасно — он был забыт везде: с ним никто не разговаривал, никто к нему не подходил. Лишь недовольные взгляды сверлили его.
Иногда сердце какого-нибудь молодого официанта смягчалось, и он тайком приносил ему несколько крошек гашиша. Тогда бедняга погружался в сладкие сновидения: ему грезились горы еды, реки вина, красивые женщины, перед его глазами проносились картины забытых волшебных сказок, которые он слушал в маленьких кафе под звон ребаба[5] когда-то давным-давно, почти четверть века назад, а может быть, и больше.
Грязный и обросший, одетый лишь в рваную галябию[6], он ютился вместе с матерью в маленькой вонючей каморке в Хусейнии — одном из самых старых кварталов Каира.
Его мать, слепая парализованная старуха, жившая милостыней, казалось, забыла о существовании сына. Да и он сам, возвращаясь поздно вечером домой, не обращал на нее внимания.
«Что делать?» — без конца спрашивал он себя. — «Куда пойти?» Прошлая его жизнь была бурной: он работал носильщиком, потом разносчиком гашиша, потом стал воровать. А сколько он дрался! Он и в тюрьму-то первый раз попал за драку. Сейчас ему сорок лет, но мускулы еще сильны, он мог бы своротить воз, а ему приходится побираться ради куска хлеба.
Третий раз он выходит из тюрьмы, но никогда раньше жизнь не обходилась с ним так жестоко, как теперь. И тайный голос в его отчаявшейся душе временами советовал ему вернуться в тюрьму и там доживать остаток дней. Пока он первый раз сидел в тюрьме, в благотворительной больнице умер его сын. Когда его посадили во второй раз, от него ушла жена, и теперь он не знал, где она и с кем. Да и можно ли осуждать ее за это — мало найдется женщин, способных хранить верность человеку, который постоянно пребывает в тюрьме.
Где же то чудо, которое снова сделает из него человека? Неужели мир больше не нуждается в сильных мускулах? Неужели все кончено для него?!..
Однажды, когда он бесцельно брел по улице, кто-то громко окликнул его:
— Эй, Байюми!
Вздрогнув, словно от удара кнута, он обернулся. Ну наконец-то, он кому-то нужен. Широко и радостно улыбаясь, Байюми бросился к позвавшему его и стал целовать ему руку:
— Здравствуйте, здравствуйте, ваша милость, здравствуйте, хозяин, привет нашему господину Али Рукну Сейиду…
Тот грубо отдернул руку и проговорил:
— Оставь-ка свою болтовню! Лучше скажи, не соскучился ли ты по тюрьме?
