что железо раздоров сотрется и в пыль обратится.
Сын и отец
* * *
Четыре года мой отец был частью той войны.
Ее бесстрастный механизм – он убивал врагов.
А после боя собирал обрывки тишины,
Затем, чтоб выкроить меня из этих лоскутков.
Средь взрывов, крови и огня их трудно собирать,
Но он наполнил до краев свой старый вещмешок.
Там был пирог, что испекла ему в дорогу мать.
Все, что берег он – тишину и пирога кусок.
Он безымянным мертвецам смотрел глаза в глаза,
Чтоб до конца в себя вобрать их горечь и тоску,
Их смертный ужас, их любовь... Чтоб сыну показать –
Из чьих страданий скроен был моей судьбы лоскут.
Он думал – мне не суждено изведать их беду.
Но вот пришла моя война.
И я иду.
ОСТАНОВКА АВТОБУСА
Автобус, который доставит меня
к моему дому, тебя отвезет от него.
Мы никогда не увидимся.
Жестяная бирка,
на которой обозначен номер,
будет звенеть сквозь ветер,
словно сердце мое.
Мы любили...
Мы любили тут. Действительность была уловкой.
Как раненая, пресса издавала вой.
За буквами газетных заголовков
мы прятались вдвоём с тобой.
Из новостей передавали что-то
и будто в воду канули слова.
Рычавшие подались на охоту,
рыдавшие — на поиски родства.
Лихим достались лучшие места,
влюблённым оставалась их мечта,
в стаканы чайных дам закапала тоска.
Застыли в ожидании войска,
навек они захвачены войной
и не вернутся никогда домой.
КАПЛЯ МИЛОСТИ
Порой Иерусалим — город ножей,
Но, хотя надежды на мир слишком остры,
Им не разрезать тяжелейшей действительности,
И они притупляются или ломаются.
Церковные колокола изо всех сил вызванивают
Спокойные, легкие звуки,
Но они становятся тяжелыми,
Как если бы ломом дубасили по миномету.
Тяжелые, заглушенные, раздавленные звуки.
А хазан и муэдзин пытаются петь сладкими голосами,
Но в конце концов вырывается острый вопль:
Господь наш, один на всех, единый наш Боже,
Мир приумножь, нож, нож, нож…