Судьбе, видимо, надоели несправедливые обвинения и упреки Заннубы, и она послала ей одного эфенди в тюрбане, явившегося лично просить ее руки, без посредничества свахи или матери. Очевидно, у этого эфенди было доброе сердце и хорошие намерения. Очень набожный, он во всем полагался на Аллаха, и его вера была безгранична.
Придя в дом Заннубы, жених выразил желание видеть Ханфи-эфенди, учителя арифметики в медресе Халиль-Ага, главу семьи и старшего по возрасту и положению. Заговорив с Ханфи о своем деле, этот эфенди заявил, что ему нет нужды посылать кого-нибудь смотреть невесту. Он ограничится вопросом, не очень ли она уродлива? Если девушка не безобразна, ему больше ничего не нужно.
Вежливо, но настороженно посматривая на главу семьи, эфенди как бы спрашивал взглядом, каково его мнение о наружности невесты.
«Почетный председатель» семейства, как его называли дома, поднял голову и посмотрел на своего собеседника близорукими, больными, гноящимися глазами. Эфенди увидел землистую, спаленную солнцем, прыщавую физиономию, похожую на сырцовый кирпич, из которого в деревне строят дома. Ханфи сдвинул на затылок феску, обнажив некрасивый, обезображенный шрамом лоб, и пылко воскликнул:
— Нет! Нет! Будь спокоен! Она вовсе не безобразна! Не тревожься! Это так же верно, как золотая гинея. На двадцать четыре кирата[10]. Да чего там! Посмотри, эфенди, на меня! Ведь она вылитый мой портрет! Одно лицо! Она же мне родная сестра и по отцу и по матери, да и родилась сразу после меня!
Ошеломленный эфенди долго молчал. Немного опомнившись, он принялся украдкой рассматривать безобразное лицо Ханфи и наконец прошептал, стараясь скрыть досаду и отвращение:
— Невероятно!.. Невозможно!..
Однако Ханфи услышал его и поспешил успокоить.
— Почему же невозможно? Это истинная правда, все так говорят.
— Невероятно!..
— Будь спокоен, эфенди! Не тревожься, прошу тебя! Ручаюсь, она очень похожа на меня.
Как только эфенди вырвался из дома Ханфи, он скрылся, и о нем никогда больше не слыхали.
— Правда, тетя! Все дело в дяде Ханфи! — вкрадчиво повторил Мухсин.
Заннуба молча опустила голову, подавляя тяжкий вздох. Мухсин тоже помолчал. Вдруг на его губах заиграла лукавая улыбка, которую он тщетно пытался скрыть.
— Тетя! — воскликнул мальчик, стараясь говорить серьезно. — Знаешь новость? Мустафа-бек, который живет под нами, заболел.
Заннуба подняла голову. Лицо сорокалетней женщины вспыхнуло, но она притворилась равнодушной.
— Заболел? Кто тебе сказал? — спокойно спросила она.
Понимая, что происходит с теткой, Мухсин ответил:
— Утром я встретил на лестнице его слугу. Он ходил за английской солью.
Заннуба вопросительно взглянула на Мухсина, желая узнать еще что-нибудь, но сдержалась и надолго умолкла, потупившись от смущения. Мухсин украдкой наблюдал за нею с той же насмешливой улыбкой на губах.
— Что тебе говорит гаданье? — лукаво спросил он, указывая на карты.
Заннуба вздрогнула, но ничего не ответила. Мухсин посмотрел на нее:
— Чем заняты твои мысли?
Женщина встрепенулась и быстро проговорила:
— Мои мысли?.. Так, разными пустяками.
— Пустяками? Какими? Расскажи, — не отставал мальчик.
Настойчивость Мухсина еще больше смутила Заннубу, но она быстро нашлась и почти спокойно ответила:
— Я с самого утра все думаю о платке, который вчера пропал с крыши.
Мухсин вздрогнул и густо покраснел. Ничего не заметив, Заннуба продолжала:
— Да, о шелковом платке Саннии. Как ты думаешь, Мухсин, правда ли, что его унесло ветром?
Мухсин ничего не ответил. Он не решался поднять головы.
— Клянусь Аллахом, это так странно. Унесло ветром!.. Разве бывает, чтобы платки уносило ветром?
— Конечно, — пролепетал Мухсин. — Почему бы и нет?..
— Никогда! — воскликнула Заннуба. — Я ведь не дура! Клянусь твоей жизнью, его украли.
Мальчик испуганно взглянул на нее и не произнес ни слова.
— Украли, клянусь пророком, — продолжала Заннуба. — И знаешь, кто украл?
Мухсин молчал.
— Его украл Абда.
— Дядя Абда? — удивленно и радостно воскликнул Мухсин.
— Клянусь Аллахом. Только один он у нас такой плохой! — злобно изрекла Заннуба.
Мухсин снова опустил голову, а Заннуба решительно заявила:
— Завтра я открою комод и посмотрю.
— Комод?.. — испуганно пробормотал Мухсин.
— Пусть меня отколотят туфлями, если платок украл кто-нибудь другой! — воскликнула Заннуба.
Вдруг ее осенила новая догадка.
— Нет. Может, и не он. Я забыла еще одного человека! — сказала она.
Мухсин в тревоге молчал. Заннуба быстро повернулась к нему и радостно спросила:
— Знаешь, кто еще мог украсть платок?
Мальчик смущенно заерзал на месте, но Заннуба ничего не замечала.
— Селим! — изрекла она.
Мухсин вздохнул с облегчением.
— Си Селим? — пробормотал он.
— Если уж говорить правду, он ведь тоже порядочный пакостник! Помнишь его постоянные истории с женщинами, бахвальство и вранье, от которых у нас голова идет кругом? Подумаешь! Наденет феску набекрень, закрутит усы и сядет играть на своей паршивой музыке! Как это тебе нравится? Воображает, что красавец, урод этакий! Он думает, мы забыли, из-за чего его прогнали со службы, знаменитую историю с той сирийской особой в Порт-Саиде? Пусть Аллах разобьет сердце моего двоюродного брата Селима. Да не случится этого с тобой! Он совсем запутался и заврался.
Мухсин успокоился, у него отлегло от сердца. Он улыбнулся и, придвинувшись к Заннубе, спросил слегка дрожащим голосом:
— Ты ее сегодня видела, тетя?.. На крыше?..
— Кого? Саннию?
Мальчик утвердительно кивнул и задал еще один вопрос, стараясь говорить спокойно и естественно:
— Что она тебе говорила?
— Насчет платка? — спросила Заннуба, не замечая его смущения. — Санния засмеялась и сказала, что, если платок украли, вора надо повесить.
Лицо Мухсина стало багровым, он уныло повесил голову и уставился в пол.
Глава вторая
К ужину все собрались в столовой вокруг простого некрашеного, покрытого клеенкой стола. Клеенка эта была стара как мир. Казалось, само время пользовалось ею, как пользовались эти люди. По ночам стол служил Мабруку ложем, и он клал на него свой тюфяк и одеяло, вместе с блохами. А утром эта кровать снова превращалась в стол, и на нем появлялась миска печеных бобов с белыми лепешками, а к обеду и
