холоде…
Веня, ты прав, я это действительно чувствовала, не нужно мне рассказывать, не напоминай… Я всего лишь пытаюсь объяснить тебя тебе самой. Ты видела суть вещей, а воображала, что это твои фантазии, которые мешают жить, ты видела жизнь в неживых предметах, потому что когда-то они были живыми, в то время, когда их касалась рука мастера или подмастерья, или даже просто халтурщика, но живого человека, передававшего в момент создания вещи свою жизненную энергию, свои воспоминания и свой смысл, и эта энергия, эти воспоминания, этот смысл застывали, закукливались, исчезали в вещи – для всех, но не для тебя. А живых людей ты порой не видела, не понимала, тебе казалось, что они неживые куклы, ведомые жизнью по извилистым тропам. Тебе казалось, что люди – даже самые умные и дальновидные – поступают не так, как хотят, а так, как велят обстоятельства, жизненная программа, заложенная в каждом, и в тебе, конечно, тоже, иногда ты и себя считала неживой куклой, выполняющей чьи-то порой нелепые задания, и начинала бунтовать – обычно во вред себе.
Могли мы в то время, встретившись на улице, узнать друг в друге того, кого видели в самом прекрасном сне своей жизни? Думаю, что нет. Да о чем, собственно, говорить, мы почти наверняка хотя бы раз столкнулись друг с другом на улице возле техникума. И что? Ты помнишь этот момент? Я не помню. Я тоже.
И если бы я не участвовал в тех экспериментах, если бы не облучение…
О чем ты?
…Мы никогда не встретились бы. Наши волновые пакеты так и прошли бы друг сквозь друга, без резонанса, без понимания… «без божества, без вдохновенья, без слез, без жизни…»
Без любви.
А с тетей Зиной получилась странная история. Тебе она и сейчас кажется странной, Алиночка? Нормальная история, я предполагал, что произойдет нечто подобное… Ты думаешь – нормальная?.. Конечно, я тебе скажу, как я это вижу, не так, как видишь ты, я, конечно, смотрю твоими глазами и помню твоей памятью, но оцениваю собственным умом, и, по-моему, все получилось именно так, как было нужно для сохранения мировой гармонии. Мирового равновесия, если хочешь.
Ты ведь не желала тете Зине ничего плохого, хотя и понимала, что без нее вам жилось бы спокойнее и, главное, правильнее. В тот день у тебя с утра разболелась голова, и ты не пошла в техникум, лежала в постели до девяти, тебе не нужно было смотреть на часы, ты прекрасно чувствовала время, и когда в прихожей раздался звонок, ты про себя отметила, что было восемь часов сорок три минуты. Мама уже ушла на работу, она уходила рано, а тетя Зина всегда задерживалась, она была совой, и ей трудно было подниматься с утра пораньше. Ты услышала, как тетя Зина тяжело, будто глиняный Голем, прошла из своей спальни в прихожую и тихо о чем-то спросила человека, стоявшего за дверью. Это был мужчина, ты сразу поняла, хотя, конечно, не могла знать наверняка, и слов тети Зины тоже не могла слышать, но чувствовала и понимала все нюансы их поведения, будто стояла рядом и наблюдала, как тетя Зина впускает в квартиру странного человека, которого твое внутреннее зрение увидело коротышкой с длинным черепом, большими ушами и влажным блеском в огромных черных глазах.
Тетя Зина повела гостя в гостиную, там еще была не убрана постель, мама спала на диване и уходила на работу обычно, оставив постель не застеленной, ты потом наводила порядок перед тем, как отправиться на лекции, а сегодня ты еще не встала, и у тебя возникло ощущение, будто гость подглядывает за твоей мамой – как она одевается, как натягивает лифчик на свою большую и еще довольно крепкую грудь, тянется рукой за спину, чтобы застегнуть бретельки… Ты увидела это глазами гостя и поразилась, потому что мамы давно не было дома, она уже час как сидела за своим столом в бухгалтерии, да и тетя Зина не демонстрировала свои прелести – была одета в любимый домашний халат из темно-бордовой парчи.
Ты уже тогда поняла, кем был этот человек… Нет, мой хороший, ты ошибаешься, я совсем ничего не поняла, я лежала в постели и боялась пошевелиться, мне так не хотелось, чтобы тетя Зина знала, что я не ушла и все слышу… Алиночка, не спорь, я вижу тебя лучше: внутренним ощущением, совершенно тобой не осознанным в те минуты, ты поняла, что к Зине пришел ее давний знакомый, с которым она рассталась лет десять назад при очень неприятных для нее обстоятельствах, и вот он нашел ее и явился – совсем не для того, чтобы вспомнить былое и попытаться наладить давно исчерпанные отношения. Этот человек пришел забрать свое – ты это поняла, и Зина тоже поняла это, она с огромным энтузиазмом выставила бы нежданного гостя за порог, а лучше спустила бы его с лестницы, но сделать ничего не могла, разве только отвлечь внимание. Ты слышала – Зина с гостем были уже в гостиной, отделенной от твоего закутка тонкой перегородкой, – как тетя сказала: «Ах, это не моя постель, здесь у меня квартирантка живет, старая подруга, ты ее не знаешь, это было до тебя». Твой слух резануло, что маму Зина назвала квартиранткой, но еще больнее было понять другое: внимание гостя на мгновение переключилось, он поднял свисавшее до пола скомканное одеяло, смял край в ладони и сказал: «Приятная женщина, не молодая, но еще вполне…»
Откуда он мог знать это про маму?
«В твоем вкусе», – неожиданно льстивым голосом сказала Зина, и ты испугалась, ощутив, наконец, сознанием то, что интуиция уже отметила и записала в памяти.
«В моем вкусе», – повторил гость задумчиво, и ты опять увидела его глазами то, чего в комнате на самом деле не происходило: как он приходит в отсутствие Зины, звонит в дверь и нетерпеливо ждет, покусывая ноготь на мизинце, открывает мама, она дома одна, и гость целует ее в щеку, даже еще не переступив порога, а переступив, резко захлопывает за собой дверь и смотрит маме в глаза, такие глубокие и такие неожиданно мелкие, будто вся их глубина перетекает к гостю, и мамы уже нет, вместо нее – кролик, испуганный, но готовый ко всему. Мама осторожными движениями начинает расстегивать пуговицы на блузке, гость одобрительно смотрит и улыбается, эта улыбка заполняет все пространство, воздух квартиры, ты бьешься в патоке улыбки, как рыба в отравленном водоеме, а гость отталкивает маму от себя и возвращается к тете Зине, в свое сегодня из своего выдуманного завтра.
«Нет, – говорит он, – не совсем в моем вкусе, Зиночка. Я к тебе пришел, к тебе, моя милая»…
Он не смотрит на Зину, он прислушивается к чему-то в себе, и ты тоже слушаешь внутренний голос, который советует: «Замри, не высовывайся, не шевелись, тебя здесь нет, ты ушла, ты отсутствуешь»… И тебя действительно здесь нет, гость не слышит тебя, он весь в процессе, привычном для него, легком и до изнеможения приятном. Он берет тетю Зину за обе руки и тихонько сжимает ей ладони. Они стоят, не шевелясь, будто любовники, давно не видевшие друг друга. Тетя Зина пытается отвести от гостя взгляд, но не может, у нее больше нет взгляда, взгляд – это суть души, а души у нее тоже нет, и еще у нее нет больше сил держаться на ногах, и она опускается на колени. Гость целует тетю Зину в макушку, будто допивает последнюю каплю души из пустеющего сосуда. Тетя Зина блаженно всхлипывает и падает вперед, на гостя, он поспешно отступает, смотрит на неподвижное тело своей бывшей подруги (столько лет прошло, а она так хорошо сохранилась!) и, удовлетворенный, выходит в прихожую.
Ты ничего не видишь, в глазах у тебя клубится туман, но видеть тебе не нужно, ты знаешь, что происходит за стенкой – этот человек останавливается на пороге, он чувствует в себе столько свежих сил, что, кажется, готов своротить горы, он всегда знал, что Зина – замечательная женщина, но хорошо, что они не поженились тогда, вдвоем им тесно, вдвоем они бы довели друг друга до могилы, хорошо, что они расстались, и хорошо, что он нашел ее и пришел вот так, без предупреждения, когда она ни сном, ни духом, и взял ее, не тело ее взял, зачем ему дряблое тело пятидесятилетней женщины, он душу ее взял, полную энергии, той энергии, что сама Зина отбирала у других – у своей квартирантки, например, той, что с большой грудью…
Ты закрываешь себя – не одеялом, знаешь, что одеяло не поможет, ты прикрываешься мыслью, воображая, что тебя нет ни здесь, ни в гостиной, ни в техникуме – нигде на всей планете. Гостю на мгновение представляется видение молодой девушки, и он замирает от предвкушения, но ты успела закрыться, видение ускользает, и он недовольно качает головой. Мерещится всякое…
Уходит.
А ты бессильно опускаешься на подушку, и время обтекает тебя, как река обтекает песчаный, освещенный солнцем, остров, и, когда ты приходишь в себя, то понимаешь, что уже далеко за полдень, скоро мама придет с работы, а в гостиной…
Ты вскакиваешь, суетишься, не можешь понять, как допустила, чтобы прошло столько времени, не можешь найти тапочки и босыми ногами по холодному полу бежишь, бежишь, тебе кажется, что проходит
