— Канюкова можно пока не арестовывать… Он ведь сейчас не знает, что мы конкретно против него имеем. Мы можем ему доказать только один момент — сегодняшнюю кражу. Стоит нам намекнуть, что больше за ним ничего не значится, он воспрянет духом.
— Мысль верная…
— Канюков ободрится и, полагаю, вину свою в совершении сегодняшней кражи безоговорочно признает. Это будет для него смягчающим обстоятельством, и его можно будет отпустить… под залог.
— Да он удерет сразу же! — пожал плечами Смагин. — А где деньги возьмет?
— В этом-то и весь фокус. За деньгами Канюков должен обратиться к Дыбину. Дыбин денег ему не даст и… Канюков наш.
— Какие есть соображения по этому поводу?
— Нам известно, что Канюков ходит к женщине по кличке Вятка — Щелкановой Раисе Спиридоновне. Ее можно пригласить в любое время, устроить им свидание. На этом свидании Канюков попросит ее добыть деньги для внесения залога.
…Обсуждение затянулось. Расходились усталые…
ВЫСОКИЙ, костистый, чуть сутуловатый, Канюков сидел на стуле, опустив голову, изредка вздыхал. На вопросы отвечал неохотно.
— Работаю сцепщиком вагонов. Живу тихо, никого не трогаю.
— Но вы же украли вещи: чемодан и сумку.
— Ошибка какая-то. Не брал я никаких вещей.
— Вас же за руку схватили. Мне ваша позиция совершенно непонятна. — Александр Михайлович старался сохранить спокойствие. — Вас дважды судили?!
— По недоразумению.
— Ну а теперь давайте разберемся по справедливости. Расскажите честно, только честно, почему вы совершили кражу вещей.
— Не брал я никаких вещей. Парень какой-то бежал к товарняку с чемоданом и сумкой. Увидел, что его догоняют, бросил вещи и под вагон. Куда делся — не знаю. А я шел по своим делам. Слышу кричат: «Стой!» Я остановился. И вдруг, на тебе, пожалуйста.
— А вы не знаете человека по кличке Кандыба?
Канюков дернулся, но постарался скрыть нервное движение.
— Не знаю, — не сразу ответил, зло сверкнув глазами.
— Сейчас мы прервем нашу беседу на некоторое время… Вы успокойтесь, подумайте. Улик против вас много, очень много.
— Я подумаю, — опять уныло проговорил Канюков.
Его увели.
Осложнение возникло совсем неожиданно. Предполагалось, что в совершении вокзальной кражи вещей Канюков не будет отпираться, признается и в том, что он есть Кандыба. А при отсутствии чистосердечного признания вины не могло быть и речи о том, чтобы выпустить его из-под стражи.
Через час Александр Михайлович снова вызвал Канюкова.
— Ну как, подумали? — спросил он.
— А чего тут думать-то? — ухмыльнувшись, ответил тот. — Признаюсь — плохо, не признаюсь — плохо. Лучше признаваться не буду.
— И напрасно!
— Почему напрасно?
— Если вы вину свою в той краже чистосердечно признали бы и заявили бы, что в содеянном раскаиваетесь, и дали бы слово впредь никаких преступных действий не совершать, я бы мог перед руководством поставить вопрос о том, чтобы отпустить вас, скажем, под залог.
— Как это — под залог?
— Вы вносите в кассу определенную сумму денег, и я вас отпускаю на свободу. В дальнейшем, если вы не нарушите требований закона — не сделаете попытки скрыться от суда и следствия, будете точно являться по вызову, — деньги эти вам будут возвращены.
— А могу я посмотреть, где это написано?
— Конечно. Вот — Уголовно-Процессуальный Кодекс. Читайте.
Канюков долго читал и перечитывал указанные ему Гвоздевым статьи. Потом задумался.
Александр Михайлович не торопил.
— И сколько же надо денег? — наконец спросил Канюков.
— Не десять рублей, разумеется, — ответил Александр Михайлович. — Сейчас поговорю с начальством.
Сняв телефонную трубку, Гвоздев набрал номер.
— Товарищ подполковник, — сказал он, услышав голос Шульгина, — вы не будете возражать, если я отпущу, разумеется, после признания вины, и, конечно, под залог… А какую сумму следует назначить, как вы полагаете? Не меньше тысячи рублей?
— Слышали? — спросил Александр Михайлович.
— Таких денег мне не набрать, — опустив голову, упавшим голосом проговорил Анатолий. — Рублей пятьсот, может быть, и насобирал бы: на работе, у знакомых… а тысячу нет.
— Я попробую договориться с руководством, — проговорил Александр Михайлович. — Что ж, пишем протокол?
— И как же все это будет выглядеть? — не отвечая на его вопрос, спросил Канюков.
— Просто. Вы назовете человека, которому вы доверяете. Мы его пригласим сюда. Устроим вам с ним свидание. Вы поручите ему принести деньги и сдать их в финчасть. Там ему выдадут квитанцию, которую я приобщу к делу.
— Заманчиво, — протяжно произнес Анатолий. — Да кому ж поручение-то такое дать?
— Как кому? Тут одна миловидная женщина приходила, Щелканова, кажется. Интересовалась: нельзя ли с вами повидаться?
— И что ей сказали?
— Сказали, что пока нельзя. Она сказала, что придет завтра.
— Вот дура-то!
— Почему? — Александр Михайлович посмотрел на него спокойно и внимательно. — Любит она, вероятно, вас. Узнала, что беда с вами, и прибежала.
— А мне с ней можно повидаться?
— Можно.
— Наедине?
— Нет. В моем присутствии.
— Такого не может получиться: деньги внесу, а домой не пойду?
— Нет. Такого случиться не может.
— Пишите протокол. Я вину свою в краже чемодана полностью признаю и раскаиваюсь.
КАНЮКОВ сидел в коридоре следственного отделения и ждал, когда освободится Гвоздев. Сердце ныло: Антон Прохорович денег не дал, всячески оскорбил и вышвырнул из дома как щенка. В голове мутным потоком текли мысли. Ну и орешек! А по началу как будто все шло хорошо. Брали краску, гвозди, ткани, продукты из вагонов, складов, из магазинов; крали вещи у пассажиров на вокзалах и в поездах. И все «добытое» куда-то исчезало, словно сквозь землю проваливалось, а некоторое время спустя Орех раздавал пакетики с «гонораром»… Сколь же хитрым он оказался. А ведь другом себя называл… И чего это следователь не зовет? Скорей бы уж!..
И в этот момент в дверях кабинета появился Гвоздев, пригласил войти.
…После допроса, длившегося более двух часов, Александр Михайлович сам отвел Анатолия в камеру. Уходя сказал:
— Через некоторое время вернемся к разговору. Я хочу, чтобы вы твердо усвоили: обстоятельства
