— Про ВЧК слышал?
— Заговоры раскрывает… Читал в газете.
— Хочешь в ВЧК работать?
— Она же в Петрограде!
— В Москве будет. Хочешь?
— Право не знаю. Надо подумать.
— Некогда думать. Нас попросили выделить двух человек. Завтра утром надо быть там. Ну?
— А кто второй?
— Николай Маховер из колесного.
— Надолго это?
— Не знаю. Наверное, ненадолго. Поработаешь, вернешься сюда…
— Хорошо бы с женой посоветоваться…
— Потом посоветуешься. Ну?
— Ладно.
— Пойдешь с моей запиской на Лубянку, одиннадцать. Спросишь товарища Петерса.
Утром Андрей был у члена ВЧК Петерса. Подал записку, спросил:
— Надолго?
Петерс улыбнулся.
— Наверное, надолго.
Петерс Андрею понравился — деловой, ни одного лишнего слова. Глаза внимательные, умные. Голос немного глуховатый, говорит с латышским акцентом.
Петерс привел Мартынова в небольшую комнату. На подоконнике сидел парень в солдатской шинели внакидку. Увидев Петерса, парень встал.
— Новый сотрудник, — сказал Петерс. — Давай учи… — И ушел.
Парень надел шинель, посмотрел на Андрея большими голубыми глазами.
— Тебе не холодно?
— Нет.
— А я замерз. Март, а у вас в Москве стужа, как в сочельник.
— Это только по-новому март, — заметил Андрей. — По-старому еще февраль.
— По-новому или по-старому, один черт! Холодно. Как тебя зовут? Я — Мальгин… У тебя часов нет?
— Откуда!
— У меня тоже нет. Как думаешь, сейчас меньше одиннадцати?
— Скоро одиннадцать.
— Пойдем. Наверно, кипяток готов и хлеб дадут.
В коридоре они встретили еще одного сотрудника. Мальгин познакомил Андрея с ним.
— Филатов. Гроза бандитов и спекулянтов.
Филатов хмуро сказал:
— Хватит! Один раз смешно, два смешно, а потом скучно. Новенький?
Филатов Андрею тоже понравился, видать, человек решительный. Когда он подал руку, Мартынов заметил между большим и указательным пальцами татуировку — голубой якорь.
Они получили по кружке кипятка, по полфунта хлеба и по одной конфетке «Бон-бон».
Филатов торопился и скоро ушел. А Мартынов с Мальгиным долго сидели, наслаждаясь теплом.
Мальгин поднялся.
— Пошли, а то опять есть захочется.
Когда шли коридором, худенький, узкоплечий Мальгин сказал:
— Тебя в царское время обязательно бы в гвардию определили, в кавалергарды.
Андрей засмеялся:
— Это почему же?
— По росту и по волосам. В гвардию по масти подбирали: чернявых — в преображенцы, русых — в семеновцы, курносых — в павловцы, а вот таких, как ты, блондинов, ростом с коломенскую версту — в кавалергарды… Меня бы, в крайнем случае, в обыкновенную пехоту барабанщиком…
Около низенькой двери Мальгин сказал:
— Получи оружие и патроны. Стрелять умеешь?
— Немного…
— Научим… И учти, домой сегодня не попадешь, мы дежурные.
— Надо бы жену предупредить, — сразу поскучнев, заметил Андрей. — Беспокоиться будет.
Мальгин с сожалением посмотрел на Мартынова.
— Поторопился ты, братец… Может, у тебя и дети есть?
— Пока нет.
— Все равно поторопился. Да ты не расстраивайся, мы не каждую ночь будем дежурить…
Пожилой солдат с большой бородой, выдав Андрею наган и тридцать патронов, посоветовал:
— Номер запиши, а еще лучше — запомни.
Андрей неловко засунул в барабан шесть патронов. Солдат усмехнулся.
— Первый раз?
— Не приходилось…
— В него семь штук входит. Давай покажу.
Андрей положил наган в карман.
Солдат достал из ящика широкий ремень и новенькую желтую кобуру.
— Носи на здоровье. А то еще себя подстрелишь с непривычки.
Ночью Мальгин, Андрей и Николай Маховер, принятый на работу в ВЧК в тот же день, шли по Тверской — проверяли караулы.
Из Настасьинского переулка выбежала худенькая женщина.
— Помогите! Помогите!
— Чего орешь? — спросил Мальгин и осветил ее фонарем.
Она оказалась совсем девочкой, в разодранной кофточке, с огромным синяком под глазом. Вся мокрая, дрожащая от холода, разлепливая губы, умоляюще произнесла:
— Скорее! Он ее убьет!
В «Кафе поэтов» посетители жались к стенкам, толпились в узком коридорчике, соединявшем два крохотных зала. С возвышения для оркестра худощавый юноша в смокинге, пританцовывая, дирижировал:
— Раз, два! Раз, два, три…
Посреди зала здоровенный, плечистый детина в защитной форме, в щегольских, до блеска начищенных офицерских сапогах методично, спокойно, беззлобно, словно молотобоец, выполняющий урок мастера, бил по лицу высокую брюнетку. Брюнетка не сопротивлялась. Она заложила руки за спину, покачивалась от ударов и совершенно равнодушно, как будто удары сыпались на кого-то другого, говорила:
— Ну, пожалуйста! Ну, пожалуйста!
Детина пнул ее ногой в живот. Дирижер крикнул:
— Финита!
Андрей схватил хулигана. Тот оглянулся, недоумевая, кто это посмел потревожить его, но увидев Маховера с винтовкой, присмирел, покорно попросил:
— Проводите меня! Я вас умоляю…
Потом он тяжело, как куль соли, рухнул на грязный, посыпанный опилками пол и забился в припадке. Брюнетка бросилась к нему, положила его голову к себе на колени, подняла бледное, окровавленное лицо.
— Не смейте!
