решение.
Но хуже всего было для Ядне то, что любимец божий не чурался шуток.
— Твоя воля, — сказала она глухо, и ответ ее не понравился мужу.
Тут и сбылся страх.
— А что — хорошее дело, — весело сказал Мэбэт и дружески хлопнул по плечу Езанги. — Какой калым дашь?
— Сразу пять оленей пригоню! Сразу пять! — выкрикнул, подпрыгнув, гость, — и еще две шкуры дам… Три шкуры!
Ядне молчала.
— Хозяйка, — кричал Езанга, — сынок у меня шибко хороший. И поет, и пляшет, и уже сам петли ставит…
— Слышала? Пять оленей! — хохотал Мэбэт.
— А еще потом…
— А еще потом — слышала? Будешь мне каждый год девок рожать — на одном калыме обогатимся. На охоту ходить не надо. И сына не надо — зачем мне сын?
Грязной рукой Ядне закрыла лицо и скрылась за пологом — было слышно, как она плачет.
Рожа Езанги светилась от счастья:
— Ничего, поплачет твоя хозяйка, потом рада будет, сам увидишь.
Веселье вдруг сошло с лица Мэбэта:
— Почему ты ко мне пришел? Разве ты не слышал — кто я? Или других, тебе подобных, не нашел в тайге?
Езанга смутился:
— Так ведь… люди всякое говорят. Я не слушаю — сам вижу: человек ты шибко хороший… Красивый человек. И дочки, опять же, у тебя…
— Вот этой, — Мэбэт указал на старшую девочку, — три года, четвертый. За нее сорок оленей отдашь.
— Сорок оленей, — прошептал Езанга.
Кожа с широких скул поползла к безгубому рту и глаза стали больше. Непосильную мысль перебирал в голове нелепый человек, повторяя: «Сорок оленей, сорок оленей…»
Любимец божий оборвал его:
— Сорок оленей за дочь Мэбэта — это даром.
Помедлив, и не меняя выражения лица, Езанга повторил.
— Даром…
Глянул в небесные глаза любимца божьего, и сказал громко:
— Сорок, так сорок. Красивый ты человек, шибко красивый. Я люблю красивых людей.
Ударили по рукам — и был колыбельный сговор между Мэбэтом из рода Вэла и Езангой из рода Нэвасяда.
Через несколько дней отец пятилетнего жениха пригнал в становище отца трехлетней невесты пять оленей и привез две оленьих шкуры. Столько же обещал давать каждый год, пока весь калым не выплатит. Сговор отпраздновали: Езанга объелся и, довольный, распевал свои песни, сидя на комле и болтая ногами…
Осенью того же года, в день первого снега трехлетняя невеста каким-то чудом вскарабкалась на высокий лабаз и упала с него, ударившись головой об острый камень — и умерла невеста. Откуда Запутавшийся В Силке узнал про беду — неизвестно. Однако, уже на другой день примчался он в становище Мэбэта и в голос плакал вместе с Ядне, и говорил, плача:
— Ой не надо бы плакать… не надо бы… плыть ей через реку слез… от наших слез река разливается… не надо бы плакать…
«Совсем дурак», — глядя на Езангу, подумал Мэбэт — но без злобы подумал. Тем же днем предложил ему другую дочку, которой год с небольшим.
Езанга согласился.
Однако гибель трехлетней невесты оказалась лишь предвестием большой беды. Двойной мор пошел по тайге, убивая и в чумах, и в стадах. Оленей Мэбэта болезнь почти не тронула, но еще до весны забрала у него двух дочерей — и остался божий любимец бездетным. Езанга все так же приезжал и плакал — его не прогоняли. У нелепого человека болезнь выкосила и без того худое стадо. Из людей забрала лишь мать- старуху. Жена и дети остались живы, но грозила им тяжкая голодная участь.
Жена выла, и Езанга пытался успокоить ее словами, что, мол, охотой прокормимся, но сам понимал бессмысленность своих утешений. Видно, прогневили люди бесплотных, не сговорились с духами, и вместе с мором начала тощать тайга. Зверь попадался все реже, в охоте на сохатых волки были удачливее людей…
Начала жена подговаривать нелепого человека: раз у Мэбэта нет больше невест, пусть вернет те пять оленей, которых получил по сговору.
— Что ты! — махал руками Езанга. — Думай своим носом! У сговора обратного хода нет.
Но жена брала настойчивым вытьем, в котором слышалась вполне разумная речь о том, что пять оленей хоть крохотное, но стадо. А без него — погибель.
— Ты говорил, Мэбэт человек добрый, — причитала жена. — Пусть не по обычаю, по доброте отдаст пять оленей.
Наконец, одолел этот плач Езангу и, собравшись духом, отправился он в становище любимца божьего.
Вид его был под стать имени — запутавшегося в силках. Начал он издалека, но не успел добраться до просьбы — Мэбэт все понял:
— У сговора обратного хода нет — разве не знаешь?
— Знаю…
— Тогда зачем пришел?
— Жена доняла…
— Уйми жену.
— Всем горе было, Мэбэт, всем горе… А пять оленей хоть малое, но стадо. Может, на то будет чья- нибудь благая воля — выживем мы, тебя благодарить будем…
Мэбэт рассмеялся:
— Думаешь, нужна мне благодарность — твоя и твоей кривобокой жены?
Езанга сглотнул горькую слюну, и уж собрался было уходить, но все же спросил:
— Почему ты не хочешь отдать мне оленей, Мэбэт? Обычай не хочешь нарушать?
— Я сам себе обычай.
— Отдай, — жалобно попросил Езанга, — я никому не скажу.
Любимец божий взял незваного гостя за плечи — ростом он едва доходил до груди Мэбэта — развернул к себе спиной и легонько толкнул, отчего Езанга пробежал несколько шагов и едва не ткнулся носом в снег.
— Не проси больше, — сказал Мэбэт, — и не приходи. Кончился сговор.
Ни с чем вернулся домой нелепый человек.
Он был отец семейства, и годами ровесник Мэбэту, но по прежнему не отличал больших от малых, сильных от ничтожных. Все люди для него были одинаково хороши. Даже, когда смеялись над ним, запутавшимся в крапивной сети, ни обиды, ни мести в нем не осталось. Печаль его была оттого, что все же он надеялся на милость несбывшегося родственника, стадо которого почти не пострадало.
А дальше — хуже стало. Последние запасы доели, с охоты Езанга приносил только малых птиц — тетерку или рябчика — а то и вовсе с пустыми руками приходил. К весне голод ступил на порог. Жена с детьми ходили, шатаясь, последний кусок отдавали кормильцу, чтоб хватало ему сил пытать счастья в тайге, но скоро и последнего куска не стало. Собрались было к родичам жены на милость идти, но жили родичи далеко, и сил дотащить нарты не было. Да и не приняли бы их родичи — у самих, по слухам, больше половины стада выкосил мор и не спешил уходить…
Однажды утром сынок Езанги не проснулся — вечером есть просил и, не допросившись, во сне умер.
