чехов, то и дело появлялись отряды партизан. Правда, конвой адмирала — пятьсот шестьдесят офицеров и солдат — в силах был справиться с ними. Если, разумеется, люди не разбегутся куда глаза глядят.
Допустим, пойдут. А дальше? Перевалы, по которым следовало форсировать границу, бог знает, как высоки и покрыты глубоким снегом. А за ними — безбрежная Гоби, мертвая пустыня без жилья и людей. Редкие кочевья монголов — вот все, что в лучшем случае мог встретить беглый адмирал на этом белом, как сама смерть, пути.
Колчак вздохнул и растерянно посмотрел на женщину.
— Это весьма проблематичный выход, Анна. А вы? Пойдете со мной?
— Да. Путь в Монголию крайне опасен; в Иркутске красные или бело-зеленые[6]. Хрен редьки не слаще. Я готова к любой дороге, но вместе с вами.
— Благодарю вас, Анна. Но я ничего не скажу сейчас. Надо подумать, посоветоваться с Занкевичем и Пепеляевым.
Всю ночь в вагоне адмирала горел свет. Утром легко поддающийся уговорам Колчак был уже горячим сторонником бегства в Монголию. Занкевичу приказал принять на себя начальствование над экспедицией.
Генерал тотчас отправился к Гассеку и получил от него заверения, что чехи не станут чинить препятствий уходу адмирала.
Вечером Колчак собрал конвой и сказал речь. Он коротко сообщил о положении в Иркутске и на Дальнем Востоке и уведомил охрану о принятом им решении. Немного помедлив, заключил:
— Каждый из вас волен выбирать. Желающие остаются со мной.
Он всматривался в непроницаемо вежливые или непроницаемо холодные лица моряков, и где-то на самом дне горла у него рождался хрип злобы и отчаяния. Он хотел верить им и не мог: эти нижние чины были из того, чужого мира, с которым он воевал насмерть, и полагаться на них до конца было невозможно.
Но тем не менее сказал Тимиревой и Занкевичу, когда они остались одни:
— Хоть охрана не бежит от меня в трудный мой час. Я верю морякам.
Занкевич покачал головой.
— Извините, ваше высокопревосходительство, но я не разделяю вашего оптимизма. Большевики Нижнеудинска засыпали конвой прокламациями, зовя его к дезертирству и выдаче верховного правителя. Дай бог, чтоб все было, как вам хочется.
На другой день Колчак послал Трубчанинова узнать, что решил конвой. Адъютант вернулся совершенно растерянный.
— Там всего несколько человек, ваше высокопревосходительство…
— То есть как?.. А остальные?
— Ушли к большевикам. В город.
Колчак не спал всю ночь. Он сидел в темноте, подперев голову руками, и молчал. Рядом безмолвно терзалась Тимирева.
Утром она немного забылась в постели, а когда встала и подошла к адмиралу, слезы потекли у нее из глаз: короткая шевелюра Александра Васильевича была бела.
Колчак велел пригласить в салон Пепеляева и Занкевича.
Они вошли, бросили взгляды на поседевший ежик верховного правителя и переглянулись.
Адмирал сказал, глядя в сторону:
— Мы в мышеловке. Я отказываюсь от верховной власти в пользу генерала Деникина. Завтра уходим в Монголию. Идут только офицеры. Прошу вас, генерал, отдать распоряжения.
Занкевич вышел. Колчак несколько секунд стоял в глубоком раздумье, но затем, будто очнувшись, крикнул Трубчанинову:
— Верните генерала, лейтенант! Я не все сказал.
Занкевич снова появился в купе.
— Распоряжение офицерам отдадите в моем вагоне, Максим Иванович. Вечером. Я полагаю, мое присутствие не помешает?
— Слушаюсь, — вяло согласился генерал.
В сумерках в вагоне Колчака собрались офицеры, Пепеляев, кто-то из министров. Колчак был в черном френче, орлы на адмиральских погонах обвисли, будто им повредили крылья. Занкевич сообщил о плане экспедиции, намеченной в ночь на шестое января, и распределил обязанности. Он уже собирался отпустить людей, когда с места внезапно поднялся морской офицер, командир броневика, охранявшего поезд адмирала. Моряк спросил:
— Могу ли я получить слово, ваше высокопревосходительство?
— Да, говорите.
— Насколько я понял, союзники соглашаются вывезти вас в своем вагоне. Так?
— Да.
— Так почему бы вам, ваше высокопревосходительство, не использовать эту возможность? Одни мы уйдем гораздо проще — за нами никто гнаться не станет. Да и для вас будет легче и удобней.
Колчак медленно поднялся со стула, кровь отхлынула с его лица.
Тимирева побледнела тоже, боясь, что у адмирала случится сейчас взрыв нервов, — такие вспышки давно уже не были редкостью. Она умоляюще взглянула на моряка, но офицер сделал вид, что не заметил взгляда.
— Вы что же — меня бросаете?! — закричал Колчак, не сводя с офицера невидящих и ненавидящих глаз. — Вы — моряк — бросаете своего адмирала?!
— Никак нет, ваше высокопревосходительство. Если вы прикажете, мы пойдем с вами.
— Хорошо… Господин генерал, — повернулся Колчак к Занкевичу, — я больше никого не задерживаю.
Подождав, когда офицеры разошлись, прохрипел, судорожно ломая пальцы:
— Все меня бросили. Я обречен и ничего не могу сделать.
Потом сказал, узя хмурые безумные глаза:
— Надо ехать в Иркутск… Продадут меня эти союзнички… Ох, продадут…
Занкевич вмешался, суетясь и глотая концы слов:
— Распоряжения, отданные союзниками до сих пор, не дают оснований… Но вижу, у вас сомнения. Тогда советую настоятельно: тотчас, в крайнем случае — завтра ночью, бегите. Солдатская форма, один из чешских эшелонов. Возьмите Трубчанинова, он облегчит вам путь.
Колчак раздраженно взглянул на Занкевича: «Неужели и этот хочет отвязаться от меня? Похоже, хочет».
Чехи, французы, англичане, американцы, японцы — все теперь спасали свою шкуру, свой престиж, свои капиталы и плевать хотели на его судьбу и жизнь.
Он еще раз взглянул на Занкевича, предложившего ему переодеться в солдатскую форму и бежать в одном из чешских эшелонов.
Адмирал, разумеется, был осведомлен, что чехи, без большой охоты, но тем не менее беспрепятственно берут в свои поезда белых офицеров, ищущих спасения от большевиков. Колчак вспомнил о бабьем платье Керенского, о крестьянской одежке младшего Пепеляева, — и театрально скрестил руки на груди.
Занкевич ждал ответа, но пауза затянулась, и генерал заговорил снова:
— Я скрою от всех ваше исчезновение, Александр Васильевич. Двое суток никто ничего не будет знать.
Колчак отозвался, покосившись на Тимиреву:
— Не хочу кланяться чехам.
И снова иронически подумал про себя: «Не хочу кланяться… Меня выловят в любом эшелоне, с чехами или без них, выловят и пустят в расход на месте. Без лишних разговоров и суда».
Генерал продолжал настаивать:
— Бегите, господин адмирал!
— Кончим об этом, Максим Иванович. Я принимаю предложение Жанена и еду в своем вагоне.
