Занкевич писал короткое письмо Жанену, в котором, лукавя и потому презирая себя, благодарил француза за прошлые услуги по охране Колчака. Он обещал тотчас по приезде на станцию Иркутск навестить вождя союзных войск в Сибири. Генерал также намекал в записке, что еще в Нижнеудинске получил приказ адмирала любыми путями добраться до месье и установить с ним связь. Но — увы! — не смог.
Занкевич специально сделал этот намек, чтобы смягчить отношения между Колчаком и Жаненом. Максим Иванович знал: адмирал чрезвычайно обижен на француза, прекратившего всякую связь с главой белых войск. Словно забыв о реальной обстановке, Колчак не раз и с крайней нервозностью говорил, что первый к Жанену не пойдет. Ах, господи, первый или не первый! Сейчас не до ссор и не до гонора, и показная непримиримость адмирала может погубить всех.
Написав письмо, генерал попросил чехов немедля переправить пакет Жанену в Иркутск.
Однако уже через час Кровак вернул конверт Занкевичу. Жанен, по словам майора, выехал из города под охраной бронепоезда «Орлик».
— Куда? — упавшим голосом спросил генерал.
— Господин Жанен находится теперь на станции Байкал.
Занкевич несколько секунд уныло молчал. Наконец задал вопрос:
— Сумеете ли устроить мне поездку к генералу немедля?
— Полагаю, да.
— В таком случае, я осведомлю адмирала и вернусь к вам за окончательным ответом.
В купе Колчака, кроме него самого, находилась Тимирева. Женщина нервничала, постоянно прикладывала платок к глазам, но пыталась сдержать себя.
Это очень осложняло доклад, и генерал, стараясь не глядеть на нее, кратко изложил суть переговоров с чехами.
— Что ж поезжайте, Максим Иванович, — вяло отозвался Колчак, выслушав сообщение. — А вдруг он вас не примет? Теперь все можно ждать.
— Главное, добраться, — после короткой паузы заговорил Занкевич. — Шестьдесят верст — не бог весть какой конец, и дело не в расстоянии, а в красных. Но уж коли доберусь до Байкала, Жанен не откажет мне.
— Тогда с богом, генерал.
В штабном вагоне чехов, куда затем направился Занкевич, было многолюдно, но тихо. Казалось, офицеры вслушиваются в предгрозовую тишину.
Занкевич вопросительно взглянул на Кровака.
Начальник эшелона развел руки.
— Мы ошиблись, господин генерал. Жанен в Танхое.
Занкевич ничего не сказал, круто повернулся и вышел из вагона. До Танхоя двести шестьдесят верст, туда не пробиться через заслоны красных, и разговоры о поездке к французу теряли всякий смысл.
Внезапно на станции зазвучали воинские сигналы, вагоны дернулись и медленно покатились на восток.
Занкевич поспешил прыгнуть на подножку пульмана.
Через полчаса залязгали буфера, эшелон содрогнулся и встал. За окнами вагонов мутно тлели фонари станции Иркутск.
Как только поезд замер, Кровак почти бегом направился к чешскому коменданту станции прапорщику Вайсу.
В ту же минуту с запиской адмирала из вагона выскользнул Трубчанинов. Где-то на путях стоял эшелон с японцами, и Колчак пытался использовать последний шанс на спасение — укрыться у них.
Почти тотчас Трубчанинов вернулся: чехи не пропустили его к японцам.
Именно в эти мгновения Колчак впервые, может быть, понял полностью, что ему грозит. Его здесь, конечно, ждали и его не выпустят живым из Иркутска.
Вскоре резко скрипнула дверь, и в пульман поднялся майор Кровак. Он тер прихваченные морозом уши, отдувался, будто одолевшая гору лошадь, и наконец бухнул Занкевичу, что адмирала решено передать Политцентру. Вероятно, вместе с его представителями за Колчаком придут большевики.
— Что?! — Занкевич покрылся испариной. — Вы слышите, ваше высокопревосходительство?!
— Они не посмеют!.. Это ошибка!.. — не в силах сдержать себя, закричал Колчак, и никто из обитателей вагона, кажется, не понял, кто «не посмеют» — союзники, политцентровцы или коммунисты.
«За ним придут большевики…» — эта фраза чеха билась в голове Занкевича, сжимала сердце, мелкой дрожью сотрясала руки. — Большевики — те самые люди, которых беспощадно травил, вешал, стрелял, сжигал, топил Колчак, та самая суровая масса, которую адмирал требовал уничтожать во время своих бесчисленных выступлений… Они не пощадят его… Но вместе с ним могут попасть в петлю и его ближайшие помощники — я, Трубчанинов, мало ли кто… Нет, нет, надо бежать, при первой же возможности — бежать. Черт с ним, с адмиралом, потом как-нибудь оправдаюсь… Бежать!..»
Через четверть часа вагон стал пустеть. Чехи беспрепятственно отпускали офицеров и даже генералов, но строго предупреждали, чтобы никуда не отлучались Колчак и Пепеляев. Министры, офицеры, чиновники быстро исчезали в мешанине вагонов на станции.
Премьер несуществующего уже правительства перешел в салон адмирала и в полном молчании свалился в кресло. Толстые щеки Пепеляева тряслись; он хрустел пальцами рук и нервно кашлял. Даже ему было ясно теперь: бывший верховный правитель и его последний премьер — плата чехов бурлящему от гнева Иркутску. Плата за беспрепятственное продвижение на восток.
«Бежать!.. Бежать!..» — лихорадочно соображал Пепеляев и криво усмехался. Бегство не сулило никаких шансов на спасение. Их выловят тотчас, как они появятся на станции. Вагон, без всякого сомнения, находится под присмотром и Политцентра, и большевиков.
Будто угадывая мысли Пепеляева, Колчак сказал:
— Бежать бессмысленно… Да и куда?..
И в самом деле, как адмирал узнал позже, за его вагоном пристально следили член Иркутского губкома коммунистов и председатель Центрального штаба рабоче-крестьянских дружин Василий Букатый, только что сменивший эсера Бандейкина, член губкома и штаба Иван Сурнов и многие другие большевики.
Немного успокоившись, если можно успокоиться в такой обстановке, Колчак подумал о тех, в чьи руки союзники сейчас швыряют его судьбу. Ну, коммунисты — тут все ясно. А Политцентр? Он образован, как ему доносили, в ноябре прошлого года в Иркутске. Что это такое? Кажется, политическое кровосмешение, каша из эсеров, меньшевиков, земцев. С ними, пожалуй, можно и столковаться, если б не большевики.
Около девяти часов вечера за окнами послышались негромкие слова и скрип валенок или сапог. Вскоре в салон вошли Кровак, поручик-чех и несколько вооруженных людей в гражданской одежде. Это были уполномоченный Политцентра при штабе Народно-революционной армии правый эсер Мерхалев, помощник командующего этой армии Нестеров, член Политцентра Фельдман и кто-то еще.
Колчак сидел на диване, рядом с Тимиревой и Пепеляевым. Он давно пытался подготовиться к этой минуте, но не мог овладеть собой и испытывал крайнее напряжение. Среднего роста, худощавый, адмирал в эти секунды казался, вероятно, приземистым из-за того, что весь съежился, даже вобрал голову в плечи, как это делают люди в ожидании удара. Он непроизвольно теребил ворот наброшенной на плечи солдатской шинели с защитными погонами.
Чешский поручик, его фамилия, кажется, была Биревюк, прокричал прямо с ходу:
— Господин адмирал, приготовьте ваши вещи! Сейчас вас передадим местным властям.
В глубине души Колчака до этой минуты все еще теплилась надежда на спасение. Он уповал на то, что Жанен и Сыровой, англичане и японцы побоятся бога и не бросят его на произвол судьбы.
Значит, рухнула под откос и эта, последняя надежда! Нервы адмирала не выдержали. Он вскочил с дивана, бросил на пол шинель, и лицо его перекосили страх и злоба, похожие на судорогу. Колчак закричал хриплым от ожесточения голосом:
