Сколько радости, мольбы и слез было в глазах матери! Она не сводила с сына глаз, пока он жадно хлебал холодный борщ. Заметив, что на его рубашке нет пуговиц, она второпях пришила ему маленькую белую пуговицу, — другой не оказалось.
«Выйду прислухаюсь, — сказал старик. — В деревне немцев много, щоб не пидследили».
В эту ночь они со старухой покинули дом и ушли с сыном в лес. В отдаленном лагере там жили старые да малые. Лесные ночевки, холодная и голодная зима в лесу — все было очень трудно, но возврата в село не было. Партизаны часто уходили в походы, и многие из них не возвращались. Не вернулись однажды и оба сына Михеича. Нашли их под снегом около города после ухода немцев, среди изуродованных трупов партизан. Старуха по белой маленькой пуговичке на черной сатиновой рубахе узнала младшего — Сашка, а Федора — по широким плечам. На спине его была большая пятиконечная звезда. Так геройски погибли сыновья старого Михеича.
На глазах старика блеснули слезы. Утирая их потертым обшлагом фуфайки, он вздохнул и хотел подняться, в это время где-то вдалеке раздался звон, за ним еще и еще, и, тревожно перекликаясь, зазвонили всюду.
Михеич быстро встал, осмотрелся. Лунный свет рассеивал надвигающуюся зарю, в холодном утреннем тумане, казалось, дрожало ароматное цветенье.
— Пойдемте! — сказал старик и поспешно направился к главному посту.
Присветив фонариком градусник, качнул головой:
— К двум приближается. Давно надо было задымить.
— Только что был один градус. Быстро понижается, — сказал дежурный.
По саду забегали с горящими факелами.
Тяжелый серый дым, сначала медленно стлавшийся по земле, стал подниматься кверху, окутывая цветущие кроны деревьев. Михеич не отходил от градусника, с тревогой посматривая на него. Температура понизилась до трех градусов мороза.
Через час весь сад был затянут серым дымом. Смешиваясь с предутренним туманом, он уплывал в высоту. На востоке пролегла красная полоса зари и отразилась на посветлевших облаках.
— Пошло на повышение! — радостно крикнул Михеич и, поручив дежурному следить за температурой, позвал меня на другой пост. Там мы встретили Трощилова с парторгом. Они тоже всю ночь провели в садах, обходя посты.
— Ну, пронесло, — облегченно вздохнул подошедший агроном.
Через несколько дней Трощилов забрал из подвала выданное ему под отчет зерно. Выяснилось, что двухсот килограммов не хватает.
— Двести килограммов? — схватился за голову секретарь райкома.
— Будем судить! — кричал мужу начальник, которому он оставлял второй ключ.
— За то, что Трощилов не взял ни крошки государственного хлеба, я головой поручусь, — говорила я следователю. — Да, он допустил оплошность, а эти жулики и спекулянты использовали его неопытность.
То же я доказывала секретарю обкома партии. «Разберитесь!» — просила я его.
И разобрались. Виновники этой истории совершили еще немало других темных дел. Они были разоблачены и наказаны по заслугам.
После этой хорошей встряски и в результате спокойного, но твердого влияния секретаря парторганизации совхоза Зобина Трощилов работу свою в совхозе перестроил в корне. Прежде всего установил новый порядок. Теперь бригадиры ежедневно отчитывались о проделанной за день работе, а потом все, собираясь у директора, совместно решали наиболее важные совхозные дела.
IX
— Мама, солнышко, — проснувшись, радостно пролепетала Лора, жмурясь и протирая пухлыми кулачками сонные глаза.
Соскочив с кровати, она выбежала босиком на крыльцо и, сморщив маленький веснушчатый нос, опять зажмурилась от ярких лучей.
— Какое солнышко! — радостно смеялась она, протягивая ручки навстречу ласковым лучам. — Мама, когда была война, солнышка не было?
— Как не было? Было, доченька, — ответила я.
— Нет, не было, не было и не было, — сердито затопала она ножкой. — А теперь войны никогда больше не будет и всегда будет солнышко? — широко раскрыв серые глаза, смотрела на меня Лора.
— Конечно, войны не будет и будет солнышко, — поняла я тревогу ребенка.
— А почему? — не унималась Лора.
— Потому что люди не хотят войны, не хотят умирать.
Я догадалась, что мои воспоминания о войне, которыми делилась вчера вечером со стариками в присутствии дочери, оставили след в ее сознании.
— И ты больше не будешь из пушки убивать фашистов? — подумав, опять спросила девочка.
— Нет, не буду, доченька.
— А почему? — снова посмотрела она вопросительно на меня.
— Потому что их уже нет.
— Ты уже всех убила?
— Да, — рассеянно ответила я.
— А почему? — не отставала дочь.
— А потому, что они убивали наших маленьких детей. Ты ведь слышала, как я вчера рассказывала?
— Да, — прошептала она задумчиво, не сводя с меня глаз, а уже через минуту опять, протянув к солнцу руки, с обычной детской беспечностью прыгала по двору, потом побежала к воротам, где белело несколько ромашек.
«Как хорошо, — подумала я, входя в комнату, — когда дети могут радостно встречать по утрам солнце».
Взглянув в окно, я увидела, что во двор вошел военный в новеньком, щегольски обтягивающем фигуру кителе. Присев перед Лорой на корточки, он стал о чем-то расспрашивать ее.
— Лора, — донесся до меня ее звонкий голосок.
Прямые плечи и широкая спина военного показались очень знакомыми. Сердце забилось. Я бросилась к двери.
— У меня есть бабушка, дедушка, мама и папа, — снова донесся до меня голосок дочери.
— И папа есть? — удивленно спросил человек. Знакомый взволнованный сейчас голос кольнул мне сердце.
Передо мной, сверкнув черными глазами, во весь рост поднялся Гриша. Распахнувшиеся в первый момент для объятий, его руки медленно опустились.
— Ну, здравствуй! — сказал он, пожав мою протянутую руку.
— Как ты нашел нас? — справившись с волнением, спросила я.
— Нашел, — сухо ответил он. — И уже успел узнать, что у Лоры есть папа.
— Пойдем в комнату, — пригласила я и, взяв за руку Лору, дрогнувшим голосом строго сказала: — Ну-ка, быстрее умываться и завтракать!..
— Где же твой муж? — вызывающе спросил Гриша, усаживаясь поудобнее в кресло.
— На работе, — ответила я и, чтобы скрыть снова охватившее меня волнение, предложила: — Гриша, поешь с нами?.
Пристально наблюдая за мной из-под смоляных нешироких бровей, он молчал.
— Давай завтракать, а то я спешу на работу, — придвинула я к нему тарелку с кашей, как будто не замечая его тяжелого взгляда.
