И на все это смотрит немеркнущее и нескрывающееся солнце. Оно все ближе клонится к лесу. На западе будто натянута невидимая нить. Она задержала все облака, стремившиеся закрыть солнце. Между этой нитью и зеленой чертой налита лазурь, ясная и такая чудесная, что если бы ею напитать глаза, они стали бы блистать радостью всегда.
Воздух прозрачный, в лесу густой, зеленоватый, при сумеречном свете совсем иной, чем днем; все - и деревья, и вода, и скалы кажутся воздушными, призрачными. Мы будто на иной планете.
Чтобы глубже проникнуться всем этим, я закрыл глаза, побыл так немного и повернул голову на север.
Солнце за лесом нежилось в тишине и душистой прохладе. Небо поблизости от него было изумительное: яркое и столь золотистое, будто свет проходит через жидкое золото.
Этот сильный, ярко-желтый свет пронизывал лес, стволы деревьев казались совершенно черными, между ними гуляло половодье лучей. Облака над солнцем, объятые мягким сиянием, привлекали чудесной раскраской. Самое близкое к нему, длинное и пушистое, было багряным, другое, что выше, узкое и тонкое - сиреневатым, а следующее - зеленоватым. Поодаль от них одинокое, белое, круглое облачко просвечивалось насквозь. Прозрачное, оно чуть блестело и казалось невесомым.
И не только облака, но и небесные озера, застывшие между ними, были разных цветов.
От облаков на лес и на реку, переливаясь блестками, спускался сумрак, и в тени берега, сплетаясь с голубым воздухом, нес задремавшей земле чудесные сновидения.
Сказка!
Такой прекрасной солнечной ночи мне еще не приходилось видеть. Мои охотники, вероятно, ее поймали.
Ко мне опять вернулось поэтическое чувство и необыкновенный покой, испытанный мною несколько часов тому назад. Свет наполнил не только круглое облачко, но и всего меня.
Я не только бездумно сиял, но и рассуждал: красота этой ночи необычна, в ней столько силы, что она, казалось, должна была бы пронизать все человеческие сердца; люди способны ее принять, хотя бы на короткое время, пока солнце за лесом. Взять, к примеру, Степана Федотовича.
Я повернул к нему лицо: он молча и сосредоточенно греб.
- Хорошо? - спросил я, показывая вокруг и желая вызвать его на разговор.
- Ничего хорошего.
Он, конечно, по обыкновению шутил. Но я все-таки взглянул на него с пытливостью. На лице никакого сияния!
- Светло, тихо и ясно, - пояснил он серьезным тоном. - Такая погода - дрянь: семга ловится плохо. Вот если бы много ветра, или пошел бы дождь, мы были бы с рыбой.
- Приедем с добычей, - сказал я твердо.
- Нехороший разговор, - поморщился он. - лучше говорить, что останемся с таком, тогда скорей поймаем.
Сделав паузу, он добавил:
- Конечно, ничего не поймаем. Чувствую.
Краем залива мы двигались к большим камням, находившимся у грохочущего безымянного порога. С камней, шумя, скатывалась вода и, вздымаясь, валами шла посередине реки.
Предупредив, что тут обычно держится семга, Степан Федотович повернул лодку на середину реки.
Когда мы очутились вплотную у грозного потока, Красильников, не въезжая в буруны, а держась сбоку от них, повернул лодку против течения и усиленно заработал веслами. Нас сносило, но значительно медленнее потока.
Вокруг клокотала вода, лодка то задирала нос, то кланялась. Ее качало, иногда захлестывало. Степан Федотович греб не переставая, и я удивлялся, откуда у него, маленького и тщедушного, столько сил. Хотя лодку мотало во все стороны, но она слушалась его, как конь наездника.
Красильников тоже пустил блесну, но желтую. Зажав леску между пальцами, он положил остаток ее, смотанный в клубок, на дно лодки.
Вместе с потоком мы спустились вниз, метров на двести, свернули на тихую воду, потом поднялись к тем же камням, и лодка, сдерживаемая веслами, пошла по прежнему пути.
На шестом спуске Степан Федотович коротко бросил:
- Есть!
На его лице никакого волнения. Только глаза блестели. Он сразу отодвинулся от потока в залив. Подмотав леску, я положил спиннинг в лодку. Красильников, желая доставить мне удовольствие, попросил вытащить рыбу.
Я начал выбирать леску. Рыба шла легко.
- Килограмма четыре в ней, не больше, - заметил я.
Всегда благодушный, старичок на этот раз озлился:
- Взвешивать рыбу, когда она в воде, а не на лодке, - это ни к дьяволу не годится. Дурная примета.
Красильников, следя за моими движениями, одобрительно кивал головой и натужно греб. На его лбу выступили капельки пота.
Наконец мы в заливе. Я потянул рыбу смелее. Вскоре в голубоватой воде засветилось ее тело.
- Белая, - с удовлетворением отметил Красильников. Так называют в тех местах не лошалую семгу.
Увидев нас, рыба развернулась и помчалась назад. Отпустив шнур, я стал постепенно сжимать его пальцами. Сначала он быстро скользил, затем пополз. Семга, почувствовав, что ей не дают свободы, внезапно сделала рывок. Я инстинктивно обвил шнур вокруг кисти. Он врезался в тело. Рыба остановилась и снова рванулась. Так поступать рыболову не полагалось, я понял это и тотчас освободил шнур. Он не стал скользить, он повис.
Недоумевая, я повернул голову к Степану Федотовичу. Он глядел на меня внимательно и пристально.
- Отпала? - спросил он чуть слышно, и благодушие сбежало с его лица.
- Да, ушла, - ответил я, выбирая шнур.
- На тихом-то месте?
В его голосе слышалась не только укоризна, но и боль. Он провел языком по губам и, повышая голос, заговорил с надрывом:
- Да я бы ее на нитке вывел… Да разве с семгой можно так обращаться?
От волнения он заикался. Лицо его побагровело. У меня закралась тревога - не хватит ли его удар.
Прилив бурных, горячих слов продолжался не менее получаса.
- К черту все блесны, все мушки! Приеду домой, выброшу их прочь! - исступленно кричал он, продолжая ездить сбоку потока. - Это не рыбная ловля, а сплошное расстройство!
- Да будет вам! - попробовал успокоить я. - На своем веку вы половили рыбки вдоволь. Стоит ли из-за одной расстраиваться?
- И вы в жизни обедали не мало, - сказал он в тон мне. - А вот завтра, если вам не дадут обед, вы заскулите. А стоит ли из-за одного обеда расстраиваться? Нет, никогда вам не поймать семги!
Поклевок больше не было. Двигаться дальше по реке мешали пороги. Мы причалили к берегу и пошли лесом.
Когда Степан Федотович немного успокоился, я, рассуждая об его снасти, обьяснил, что капроновый поводок рвется на узле, а особенно на таком, какой делает он. Лучше всего пользоваться не шнуром с поводком, а цельной, толстой жилкой. В крайнем случае поводок следует привязывать по-другому.
И я стал показывать, как надо делать узел. Красильников, следя за моими пальцами, утихал.
- Уж вы меня извините, если я сгоряча наговорил вам чего- нибудь, - произнес он робко.
Начался отлив бурных чувств.
Мы обогнули осоковое болото, по серым валунам поднялись на холм, потом спустились.
- Ненароком не сказал ли я вам грубого слова? - спросил он, с виноватым видом заглядывая мне в глаза.
- Нет.
Помолчали.
- Разумеется, и у меня обрывы на узле бывали не раз. Узел самое слабое место. Уж вы меня
