Любимый руководитель

3

Свадьбу отложили до окончания посадок в мае, и уже один месяц у нее не было месячных, ее мучили приступы то жуткого голода, то тошноты, и она выбегала в сад, где ее рвало. Она сказала Янг–шику, что пока не привыкла к жирной пище, потому что не хотела преждевременно зарождать надежду, и она боялась, что семья будет настаивать на том, чтобы она сделала аборт, если пол у ребенка будет неправильный, ей хотелось защитить это создание внутри нее, похожее на креветку, с крошечными отростками, из которых вырастут руки и ноги. Она пока хранила эту новость в секрете. Но даже не подозревая о ее состоянии, семья видела в ней сокровище, повышение своего статуса — мой сын, знаете ли, нашел себе жену — и она лелеяла это наблюдение как свидетельство того, что уходит время, в течение которого было возможно перепродать ее. В июне они взяли напрокат дорогое свадебное платье темно–бордового цвета и провели частную церемонию. Но они не могли зарегистрировать этот брак, потому что она была здесь нелегально, а это значило, что ее сын или дочь (пожалуйста, сделай нам мальчика) не сможет посещать школу, поступить в университет, водить машину, или найти работу; но это было слишком далекое будущее, и она могла лишь надеяться, что к тому времени что?то изменится. Ей надарили кучу подарков: гардероб, новое платье, набор тарелок, доску для резки продуктов и несколько ножей, одежду от двоюродной сестры, которая работает на рынке. Женщины приготовили обед, какого Юн–джу никогда не видела в своей жизни: несколько вариантов кимчи, рис и фасоль, салаты из папоротника, малосоленая рыба, и бульгоги — кусочки свинины и говядины, обжаренные с чесноком и завернутые в листья салата. Только раз она слышала про такое пиршество в Северной Корее — это был Восьмой Апрельский Кулинарный Фестиваль в Пхеньянском Доме Вермишели, фестиваль, открытый только для высших партийных чинов (ей не разрешили его посетить, хотя она писала про него); но когда она, голодная, писала про еду, она даже ощущала ее вкус и запах. Но даже тогда она не слышала про деликатес, который подавали на ее свадьбе — съедобную собаку. Забивали ее при всех, в тупике за домом, где жили родители мужа. Затянув веревку на шее колли, отец Янг–шика, Юн–джонг, подвесил ее за горло, я Янг–шик забил собаку табуреткой до смерти, и временное удовлетворение, которое Юн–джу лелеяла (я жива, я ем каждый день, я могу заботиться об этом Янг–шике, и он порядочный человек), начало рассыпаться. Юн–джонг свежевал собаку быстрыми движениями ножа, отделяя шкуру от грудной клетки с прослойками жира, и Янг–шик гордо взглянул на свою невесту, зная, что собаку никто, кроме самых богатых, в Северной Корее не мог бы себе позволить, а бродячих уже давно съели. Но только стерев пот с глаз сначала одним плечом, потом другим, он увидел выражение лица своей жены, когда она забежала в дом.

Он пошел за ней по лестнице, через квартиру, на балкон, где он успокоил ее, стараясь не привлекать внимания больше, чем привлек бы жених с лицом, забрызганным собачьей кровью, шепчущий что?то невесте на виду у всех.

— Что случилось?

— Ничего. Это пройдет. — Юн–джу улыбнулась. Если Народная Демократическая Республика и учит чему?нибудь, так это что бы ни случилось, всегда принародно делать радостно–оптимистическое лицо.

— Ты расстроилась из?за собаки?

— Я никогда ничего такого не видела.

— Ты слишком неискушенная для крестьянки. Это твоя проблема. — Мысль понравилась Янг–шику, и перед тем, как вернуться к делу, он сжал ее руку. На ней осталась кровь.

Паника медленно отступила, и она успокоила себя, думая про Янг–шика.

Он хороший человек, хороший, хороший. Что еще надо, кроме порядочности и грубой красоты, особенно, если представить, что могло бы ождать тебя здесь. И его умственные способности удивительны для необразованного человека. Я могу быть с ним очень счастлива. Может быть, я уже счастлива. Может, все это и есть счастье. Не быть голодной. Не быть избитой. Не врать.

В этот день они оба слишком много выпили, и еле добрались до дому на его мопеде, виляя вокруг углов, хохоча, нажимая на гудок, когда проезжали мимо поломанной машины у дороги. Но ночью в этот раз бессонница одолела Янг–шика. Он проснулся от того, что надвигалась гроза, и он не мог поверить, что вел себя, как идиот — ехал пьяный и гудел на весь город. Юн–жду застонала во сне. Он нежно взял ее руку. Он не слепой, он видел эту грусть, которую она носила как тяжелый плащ, и ему пришло в голову, что вместе с невестой он купил бездонный резервуар боли. Дождь застучал в окна и мелькнула молния, осветив ее лицо голубым рельефом. Через несколько мгновений (два, три, четыре) окна тряхнуло громом. Янг–шик отчаянно боялся потерять ее.

В конце концов она перевернулась и вздохнула. Она плакала.

Он спросил: «Что случилось, Джу?»

— Ничего.

— Свадьба разочаровала тебя?

— Нет, она была замечательной.

— Милая, прости, что собака так расстроила тебя.

— Собака тут ни при чем. Просто она мне напомнила кое?что.

— Что?

Долгое время Юн–джу не отвечала. Когда он решил, что она заснула, ее голос донесся из наэлектризованной темноты: «Один мальчик каким?то образом украл пирожное у Канга, местного партийного вождя, который разбогател, продавая рис, пожертвованный империалистическими агрессорами — он продавал кило по сто пятьдесят воней, то есть двухмесячный заработок. Я не знаю, как это случилось, пацан или залез к нему в квартиру или украл его из машины, не знаю, но он побежал по улице, увидел, что это тупик, через дверь пронесся по госмагазину — в Корее есть такие, полки пустые, ничего нет, кроме свечек, спичек, может, бутылки растительного масла, водка «Победная». Это было так страшно — маленькая худющая фигурка, забился между скамейкой и батареей и пожирал глазурь, как дикий зверь. Тут появился пыхтящий Канг. «Ну?ка выплюнь, маленький предатель,» сказал он. Мальчик проглотил. Канг схватил скамейку и начал бить его, и бил и бил, проломил ему череп. Оставил тело в лиловой луже, чтобы директор магазина убрал его. Это было не тяжело сделать. Был самый разгар голода.»

— Ты все это видела?

Он почувствовал движение — кивок ее головы.

— Там перестаешь чувствовать, — сказала Юн–джу. — Я не думала об этом очень долго. Столько всего случилось. Все голодные.

Он до сих пор избегал спрашивать ее про то, как она попала в Китай, боясь, что раскроются детали, которые ему не хотелось бы услышать. Но тут он спросил: «Наверное, было трудно сбежать из твоей страны?»

— У моего отца были связи; это он продал меня.

Янг–шик сел, обняв колени.

— Я согласилась, — сказала она. — Другого способа не было. Я могла бы там умереть, и семья была в отчаянии. Я говорила тебе, что у моего отца был рак.

Он кивнул подбородком на коленях.

— Отец был одним из самых главных чиновников на железной дороге — и мама тоже была, пока не умерла; она несколько раз ездила в Россию работать с коллегами в Хасане и Владивостоке. Но из?за болезни он не мог работать еще до того, как Высший Народный Суд приговорил повесить Семерых Лакеев Империализма и его Южных Марионеток на стадионе Ким Ир Сена. Я уверена, ты слышал об этом. Нет? Нам говорили, что все мировые СМИ освещали это дело. Так случилось, что папа работал вместе с двумя предателями до казни. Было время, когда мы жили в страхе, что его тоже арестуют. Может, из?за болезни он был вне всего этого, и спецслужбы решили, что не стоит им заниматься. Я просто рассуждаю. В любом случае, после этого для нас все стало гораздо хуже. Мама к тому времени уже умерла. У меня на работе началась какая?то борьба. Мы чувствовали, что что?то приближается, что меня скоро арестуют. Но папа знал кое–каких влиятельных людей, военных офицеров, партийных начальников, которые разбирали фабрики и продавали токарные станки и рабочие инструменты в Китай в качестве металлолома. Он очень