что-то страшное: мгновенно окрасившись в цвет собственных волос, он бросил на маму дикий, сверкнувший злой слезой взгляд, затем как-то странно улыбнулся, ощерив зубы (впервые я заметила, что двух-трех - по бокам - не хватает)… и вдруг как завизжит - слюна аж во все стороны брызнула: - Да сколько ж можно трепаться!.. Сколько ж можно трепаться?!.. Сколько ж можно трепаться?!!! - Эта истерика привела лишь к тому, что дядю изгнали из гостиной, захлопнув дверь за его спиной так, что на ковер посыпалась штукатурка (дом наш старый, сталинский и давно нуждается в капремонте!), и сквозь узкий, давно осиротевший кошачий лаз, еще во времена оны прорезанный в каждой двери кем-то из полувыдуманных, знакомых мне лишь по старым пожелтевшим фото усатых отцовских предков, вновь пополз омерзительный запах «Пегаса». А я думала: удивительно, до чего же он стал вздорный. Раньше он себе такого не позволял…
Бдзы-ынь! - стоило маме, все еще держащей аппарат на коленях, разъединиться с подругой, как «уникальная вещь», точно издеваясь, тут же заголосила вновь; укоризненно взглянув на нее, мама, болезненно сморщившись, потерла красное, затекшее ухо:
- Але?.. - со вздохом сказала она, сняв трубку, - да?.. Какой еще Гарри?.. А, это ты, Игорек…
- Ну я же говорил!!! - раздался в прихожей горестный, рыдающий вопль, и в следующий миг дядя с грохотом влетел в гостиную, едва не сорвав дверь с петель; но тотчас же ему пришлось, оттолкнув маму, заплясать вокруг меня, так как трубка, еще теплая и влажная, была в моих руках, и оттуда слышался незнакомый, взрослый и вместе с тем страшно родной голос с незабываемой снисходительно-хамски- нагловато-насмешливой ноткой:
- Привет, Юлька! Как жизнь?.. Как жизнь, спрашиваю?..
Я и хотела бы толком ответить, да не могла: как раз в эту секунду Оскар Ильич, изловчившись, ухватился за низ трубки, и мне удалось отстоять ее, лишь заехав дяде рукой по носу; аппарат, брошенный на произвол судьбы мамой, смывшейся от греха в спальню, нервно подпрыгивал на покрывале тахты.
- Я чего звоню-то, - весело объяснял Гарри, - тут от Ильича кой-какие книги остались, я забыл ему в сумку сунуть; может, подъедешь завтра, заберешь?.. Заодно и повидаемся, а то я утром и не разглядел тебя толком… Ты дорогу еще не забыла?..
Пихнув дядю посильнее, чтобы он отвязался, я поспешила воспользоваться передышкой: конечно, помню, и не только дорогу, и была бы жутко рада увидеться снова, - если, конечно, Захира Бадриевна…
- Да ты что, - возмутился брат, - мама тебя очень любит. Вот она тут передает тебе привет… (И верно: откуда-то издалека донеслись гулкие приветственные вопли тети Зары.) Так мы тебя завтра ждем, ОК?..
На сей раз Оскар Ильич подскочил сзади: крепко прижав меня к себе, он больно впился ногтями в мои пальцы, с трудом удерживающие скользкую трубку, и, установив подбородок на моем плече, обдавая меня «Пегасовым» перегаром, истошно орал: - Сынок!.. Сыночек!.. Сынуля!.. - Не-еет, - хохотал Гарри, - Ильича мы назад не возьмем, пусть и не надеется!.. У нас код поменялся, запиши! 731 одновременно! Запомнишь?.. - Тройка, семерка, туз!.. - крикнула я в пространство; - Сыночка!!! - ликующе завопил победитель, едва не разбив себе губу раструбом… и тут же его радостное лицо обмякло в гримасе недоуменной обиды: связь была прервана - из трубки, в такт моему и его сердцебиению, неслись короткие гудки.
6
Филевская ветвь метро - утешение клаустрофоба: в
Нелишне, конечно, подключить и слух: станционные платформы - открытые, белые, голые, безлюдные, жуткие - похожи друг на друга, словно человеческие лица. И все же я рада покинуть душный вагон. Как встарь, первым делом гляжусь в огромное, черт знает к чему прикрепленное зеркало на краю платформы и тщательно причесываю растрепавшуюся челку; как встарь, долго и нудно плутаю по лестницам, входам и выходам зловещей станции, пытаясь выбраться «в город», но снова и снова каким-то адским образом попадая на платформу электрички, идущей в центр, пока, наконец, мне не приходит в голову парадоксальный вариант - просто пойти в другую сторону… и вот, наконец, я наверху. Ах, ностальгия!..
Дальше, если, конечно, мы с Топографическим Кретинизмом ничего не напутали, надо перейти дорогу и углубиться в дремучие, загадочно-темные дворы, заросшие вековыми дубами и гаражами-«ракушками»; несколько шагов по узкой, извилистой тропинке - и перед нами старый, обшарпанный «лабиринт», приютившийся на бывшей детской площадке между трансформаторной будкой, колючими зарослями акации и сетчатым забором стадиона. Ага, вот, наконец, и дом Гарри, старая кирпичная девятиэтажка; на двери подъезда белеет плохо приклеенное объявление ЖЭКа - вот уже вторую неделю мой чистоплотный брат вынужден смывать следы дяди-Осиных рукопожатий ледяной водой. Кодовый замок: помню-помню, 731. Что еще изменилось? Только не подъезд; он, как и прежде, прекрасен, по ровным шоколадным стенам то там, то здесь вьется искусственная виноградная лоза, и ступени, устланные ярко-алой ковровой дорожкой, безупречно чисты, что и немудрено: вот меня провожает подозрительным взглядом чопорная пожилая консьержка, - та же самая, трехлетней давности, или новая?..
Лифт, кошмар моего детства... Допотопная кабина, как всегда, коварно караулившая меня внизу, с жутким грохотом содрогнулась, стоило мне дотронуться до кнопки; зато внутри меня ждал еще один старый друг - тусклое зеркало, перед которым я вновь тщательно поправила сбитую челку. Пятый этаж. Приехали!.. Звоню в дверь и слышу, как за ней звонкой трелью рассыпается соловушка; а вот это и впрямь новшество! Неужели остался в прошлом тот резкий, режущий вой, от которого, по словам тети Зары, у нее всякий раз случался микроинфаркт?.. Дядя Ося позаботился?.. - успела недоверчиво подумать я, прежде чем за дверью раздалось радостно-лукавое «Иду-иду»… и вот я уже стою, словно впервые, соляным столбом в центре старого, доброго, до слез родного «Гудилин-холла», а тетя Зара, пряно-ароматная, сочно-цветистая, по- прежнему впечатляющая, но все-таки слегка уменьшившаяся в размерах за эти три года, то отбегает на шаг, чтобы рассмотреть меня получше, то вновь накидывается на меня с объятиями и поцелуями, причитая и хохоча над тем, что ее ярко-розовый «максфактор» оставляет на моих щеках несмываемые следы:
- Юлечка, да что ж это такое?! Ай, невестушка выросла!! Игоречек, ты глянь, какая к нам пришла красавица!..
Я робко помахала рукой бледной, странной половинке молча и насмешливо улыбавшегося лица, светлым пятном вдруг выступившей из тени узкого простенка, - скорее всего, Гарри давно знал об этом эффекте, а может, приготовил его специально для меня, но, как бы ни старался он слиться с мраком, я ведь уже видела его вчера, хоть и мельком, и отлично знала, что он не утратил прежней стройности и изящества; тут он шагнул вперед, и я окончательно уверилась в том, что фокус был тщательно подготовлен: брат наверняка не случайно оделся в черное, под цвет темноты. А тетя Зара, наконец, успокоилась, послюнила уголок носового платочка, тщательно стерла что-то с моей щеки и, чмокнув напоследок уже в губы, грустно
